Сибирские огни, 1965, №6

Хорошо пели. Сергей Федорыч, облокотившись на стол, сжимал в руках малень­ кую рыжую голову и неожиданно красиво, запевал любимую: Эх ты, воля моя, воля, Воля-вольная моя. Воля — сокол в поднебесья... Степанида украдкой вытирала слезы и говорила сыну: — Это он, когда еще парнем был, шибко любил эту песню. Была одна противная слабость у Сергея Федорыча: хватив лишне­ го, любил покуражиться. Кто я?! кричал он, размахивая руками, стараясь зацепить по­ суду на столе.— Нет, вы мне скажите; кто я такой?!.. Степанида смотрела на него молча, с укоризной — умно и. горько. Сергей Федорыч от ее такого взгляда расходился еще больше. — А я вам всем докажу! Я... Сын легко поднимал его на руки и относил в кровать. — Зачем ты так, тятя?.. Ну вот, родимчик,— всё испортил. — Федя! Сынок... Скажи своей матери... всем скажи: я— человек^ Они у меня в ногах будут валяться!.. Я им!.. — Ладно, тятя, усни. Сергей Федорыч покорно умолкал. Степанида усаживалась около него — без этого он не засыпал. — Ты здесь? — спрашивал он, нащупывая ее руку. — Здесь, здесь,— откликалась она.— Спи. — Ага. Он засыпал. А потом Федор перестал приезжать к ним. Прислали из города бу­ магу: «Погиб при исполнении служебных обязанностей». * * * И вот раз (зимой дело было) поехали они за сеном. Далеко. Погода стояла теплая. Падал снежок. Было тихо. Навьючили хороший воз, выбрались на дорогу. Лошадь шла шажком. Буран застиг их в нескольких километрах от деревни. Он начался- сразу: из-за гор налетел сухой резкий ветер; снег, наваливший с утра, не успел слежаться — сразу весь поднялся в воздух. Сделалось темно. Ветер дико и страшно ревел. Лошадь стала. Свалили сено, оставили немного в санях, чтобы укрыться от ветра. Попробовали ехать порожнем. Сперва казалось, едут правильно, потом лошадь начала проваливаться по брюхо в снег. Опять остановились. Сергей Федорыч выпрыгнул было из саней — поискать дорогу, но тут же провалился и едва влез обратно. Ветер валил с ног. Лошадь легла. Они тоже легли. Лежали тесно — лицом к лицу. Всех их быстро заметало сугробом. На Сергее Федорыче были старенькие сапоги. Ноги стали мерзнуть. — Стеша... тут нам, однако, и конец пришел,— сказал он. — А ты не пужайся. Зато — вместе. — Не охота же умирать-то!.. Не пужайся. Храбрая выискалась.— Помолчал и добавил: — Обидно почему-то! — Мне тоже обидно. Только ты не жалуйся — это нехорошо. — Почему нехорошо? 2 * 19