Сибирские огни, 1965, №6

холст, он и мертвые вещи — бутылка, ста­ кан, лимоны, ставшие живыми, умеющие говорить, требовать, капризничать. Он слу­ шает их, повинуется им, и на его холсте одно маленькое чудо сменяется другим». Такие куски как будто и должны быть в романе, чтобы убедить читателя: да, мы не в мастерской по ремонту бытовых электро­ приборов, а в рабочей комнате художника. Но есть в этих эпизодах «беседы с полот­ ном», в этих частых упоминаниях о том, что в душе героя «умерла... Нефертити», чтобы затем родиться вновь,— есть во всем этом нечто от красивости, которую хочется снять. И, познакомившись с Федором, с жизнью его, все время ожидаешь от него суровой простоты, той «правды сущей, правды, прямо в душу бьющей», которая рождает истинное искусство. От Материна ожидаешь, что, наконец, он сядет за кар­ тину о настоящем, в которой скажутся все его раздумья над глубокими противоре­ чиями эпохи — и гордость великой победой в войне, и недоумение, и боль, и горечь по поводу бедствующей, отсталой, обессилен­ ной деревни Матеры (и не только Ма­ теры). Ведь все эти замшелые, состарившиеся избы, эта драматическая реальность фак­ та — в Матерах остался всего один му­ жик,— все это проходит перед глазами Фе­ дора. Он чувствует, как совестно ему рисо­ вать деревенские пейзажи в то время, как женщины надрываются на работе, как спра­ ведливы их иронические замечания. У Ма­ терина хватает сил бросить мольберт и взяться за деревенский труд. Герой обна­ руживает себя истинным рыцарем, но ры­ царем на час. Ибо показать, да, именно просто показать эту суровую реальность в своих полотнах он не только не отважи­ вается, а даже и не задумывается над та­ кой возможностью Впрочем, когда Федор отказывается от работы над помпезной кар­ тиной о деревенском изобилии, ощущая всю ее внутреннюю фальшь,— мы понимаем, что в те времена и этого было немало для чест­ ного художника, не желающего поступить­ ся правдой. И все же мы продолжаем ждать от него нового и смелого слова, откровения — ведь ему так много дано! Шедевр, который создает Федор, его «синяя девушка», без сомнения, лучше мно­ гих других картин, лучше и правдивее, так же, как и последняя зрелая его работа о войне, о силе искусства, о том, как игра пленного румына захватила окруживших его советских солдат. Федор пытается воз­ родить на холсте врезавшееся в память мгновенье: «Ведь была же минута... Была скрипка среди похода... Солдат в шинели врага... И боль не за себя... И благодар­ ность до слез... И потрясающее открытие: на свете не только кровь, трупы и пожари­ ща...» В конце концов ему удается это сде­ лать. Но дает ли это право заключить, что главный этап поисков Материна уже поза­ ди, что «жар-птица» правды уже поймана Федором в искусстве, что обещанное свида­ ние с Нефертити, т. е. свидание с искус­ ством, выражающим правду века, уже со­ стоялось?.. Федору Материну, а с ним, может быть, и автору, кажется, что да. На это указы­ вает ощущение Федора, что «новый 1953 год должен бы для него стать началом новой жизни, заполненной победами». Об этом говорит реплика случайно увидевшего кар­ тину истопника Антона Ивановича: «Сила нечистая... будто в лоб ударило.» Об этом, наконец, свидетельствует прямое указание романиста, относящееся к Федору: «Он, в который уже раз в жизни, вышел победи­ телем». Более того, эта победа в искусстве усиливается победой в любви: Оля, без ко­ торой герою невозможно трудно, соеди­ няет с ним свою жизнь, словно в награду за его художественные поиски и достиже­ ния. Правда, роман не заканчивается на этом. В небольшой последней главке Фе­ дор уезжает в свою деревню хоронить своего учителя Савву Кочнева, и в это время умирает Сталин. Наступает новая эпоха, новые раздумья над жизнью, и поэ­ тому подчеркнутая триумфальность победы Федора — и тем самым некая композицион­ ная замкнутость его художественных ис­ каний — кажется нам решением поспеш­ ным, вступающим в противоречие с самой сутью художественного правдоискатель­ ства. Именно здесь писатель, следуя по пу­ ти наименьшего сопротивления, убеждает нас менее всего. Таким людям, как Федор Материн, пред­ стоит еще многое понять глубже и вернее, во многом разобраться. В этом им помо­ жет история. Тогда можно будет вы­ ходить на свидание с Нефертити с куда большей уверенностью в том, что оно со­ стоится. П. Н о с е н н о ЗА ВСЕ НА СВЕТЕ Э та книга — дневниковые записи одно­ го человека. Обыкновенного. Незна­ менитого. Автор дневника работает на Казах­ станской Магнитке. Был каменщиком, бри­ гадиром, литсотрудником многотиражки, потом опять каменщиком. Его записи на­ чинаются 27 сентября 1958 года в поезде, который везет автора вместе с сотней похо­ жих на него парнишек и девчонок в дале­ кий, неведомый Темир-Тау. А завершается дневник 23 июня 1961 года, в то: день, ког­ да первая казахская домна дала первый чугун.