Сибирские огни, 1965, №6

люционера Савелия остановить ход исто­ рии, уже предрешена, как обречены на не­ удачу и не по годам злые и хищнические расчеты Андрейки. Сочными и теплыми красками нарисова­ ны в романе образы женщин-тружениц — Катерины, Феодосии, Дани. Может быть, Г. Молостнову потому и удалось создать такую целостную картину предреволюцион­ ной деревни, что он через повседневную, еще более мучительную, чем у мужчин, женскую недолю убедительно показал с о ­ циальные чаяния и надежды крестьян, все то светлое и радостное, что не могло быть стерто никакими формами и приемами уг­ нетения. Как раз здесь оказались к месту и светлые деревенские пейзажи, и чудесные сказки и были о народе, которых немало в произведении. К сожалению, замысел писателя пока­ зать духовную крепость и мужество труже­ ника не нашел своего верного разрешения в изображении одного из самых важных ха­ рактеров, взятого в романе в таком ,плане. Я имею в виду Дементия — человека муд­ рого, ясного, кроткого. Известная настороженность возникает при чтении и вне зависимости от этого о б ­ раза. Не в речи персонажей, а в авторской речи на первой странице произведения мож ­ но прочесть такое выражение: «А какая чистота, какая господняя чистота вокруг!..» В другом месте: «И Катерина светилась, сияла и грела Савелия святым женским теплом...» В третьем: «Катерина была пол­ на природной женской готовности отда­ вать — свято, безвозмездно — служить, опе­ кать, любить». Невольно, начинаешь думать: откуда у Г. Молостнова такая склонность к «свя-. тым», «господним» словам? Можно, ска­ жем, понять автора тогда, когда он знако­ мит читателей с очень ярким и положитель­ ным типом деревенского священника — отца Сергея. Чего не бывало на Руси, где и мил­ лионер-капиталист М орозов давал деньги на революцию, понимая, что она погубит его собственный класс! А вот «священные» слова в романе Г. Молостнова — не просто дань высокому архаическому стилю. За ними как раз и стоит очень противоречи­ вый образ Дементия. Художник, конечно, не отвечает за ха­ рактеристику этого образа, данную тем же отцом Сергеем: Дементий «не молится, а святой человек». Г. Молостнов, разумеет­ ся, наделил своего героя и некоторыми жи­ выми чертами и признаками. Это — чело­ век, пронзительно видящий все безобразное в жизни, пытающийся как-то помочь своим односельчанам. И его единение с природой, отеческая любовь к Дане и другим жите­ лям деревни представляются совершенно естественными. Н о все же есть в образе Дементия какая-то доля елейности, нечто от того типа «утешителя», который не су­ дит ни правых, ни виноватых, стоя, в сущ ­ ности, вдали от живых человеческих страс­ тей, как бы приподнятый над мучительны­ ми схватками общественно-политической борьбы. «Неторопливый, ласковый,— гово­ рит автор о Дементии,— он умел хорошо говорить. Ему всегда верилось, располага­ лось к нему... Виделось ему только радост­ ное, забавное». Что ж, бывали и такие «утешители» в предреволюционной деревне, представляя собой нечто среднее между евангелистами и толстовцами. И дело не в том, что Д е­ ментий выведен в романе,— дело в явно излишнем акценте на его «святости», в из­ вестном объективистском отношении писа­ теля к нему. Лишь в конце романа писа­ тель как бы «спохватился». Бывший солдат встретил Дементия с Даней и Савкой, ког­ да они возвращались домой после неудач­ ного сбора милостыни, и очень верно ска­ зал: «Еще не прозрел ты, старик. Народ, везде поднимается, мужику св р т в о ч и пал, а ты шляешься и ребят мучаешь... За горло пора богатеев брать, а не кусок выпраши­ вать у них». Сказано убийственно метко. Беда лишь в том, что черты характера Д е­ ментия, ранее подчеркнутые Г. М олостно- вым, плохо увязаны в романе с этой вер­ ной оценкой социальной сути «утешитель- ства». Есть и другой серьезный просчет в ро­ мане. Любой объективный читатель заметит явную несоразмерность в решении темы крестьянства вообще и темы революции. Дело, конечно, не в том, что обстоятель­ ное, подробное, неторопливое повествова­ ние о деревенской жизни сменяется в рома­ не лихорадочным, быстрым живописанием Петербурга и его людей. И не в том, что четвертая часть произведения, посвященная непосредственно Октябрьской революции, занимает лишь три неполных страницы. Мы понимаем, что эта часть — как бы прелюдия к той истории жизни советского крестьян­ ства, которая представляется нам как жизнь, возрожденная революцией. Дело в том, что изображение города, революционных деятелей (даже в том объ ­ еме, который отвечал намерениям писате­ ля) страдает схематизмом, скороговоркой. Видимо, тема борьбы за революционное преобразование России еще не отстоялась в сознании писателя, а его герои не приоб­ рели еще четких, рельефных очертаний. Так, революционер Савелий, тип очень д осто­ верный, пока его наблюдаешь в деревен­ ском быту, становится бледным, когда речь- заходит о его революционной деятельности. Прекрасно показано в романе, какие мы­ тарства прошел Максим в городской жиз­ ни, прежде чем стал рабочим и революцио­ нером, однако процесс превращения его в борца не прослежен. Это относится и к та­ ким товарищам Максима, как Варя и Са- лик. И вот что примечательно: герой, непол­ но раскрытый в своей сущности, неизбеж­ но теряет и тот сочный, полнокровный язык, которым так хорошо владеют Кате­ рина, Ермил, Даня, Илья. Именно по этой причине Савелий, когда он выступает как.