Сибирские огни, 1965, №6

современным дыханием, ибо он смотрел на историю с высот Великой Октябрьской со­ циалистической революции, а события бы­ лого, в свою очередь, помогали поэту пол­ нее осмыслить непреходящую историческую ценность и величие Октября: Следы аттической культуры Дано в двадцатом повстречать В спокойной силе диктатуры И в ясных ленинских речах. («Возрождение Эллады») Живет «прошедшее в грядущем и на­ стоящем дне», и не случайно поэтому рус­ ская история воспринимается поэтом как «путь от Рылеева до Ленина, от декабрис­ тов к Октябрю», а «гроза дряхлеющего Рима» Спартак — «как революций верный щит». Признавая огромное значение культуры прошлого в формировании нового, револю­ ционного искусства, поэты Сибири 20-х го­ дов все же не могли избежать некоторых пролеткультовских влияний. Дряхлеющий символизм, питаемый неизжитыми, стары­ ми «интеллигентскими» представлениями о жизни и искусстве, также находил еще при­ бежище в стихах сибиряков, а неверно на­ правленные поиски ■новой, революционной идеологии толкали их порой в объятья фу­ туристов. Безупречные по отшлифованной форме, строго выверенные по классическим кано­ нам и метрам, сонеты Г. Вяткина нередко несли в себе печать непреодоленного до конца эстетства литературных «столпов» русского декаданса. В поэтике В. Итина, в интонационной окраске и ритмике его стихов иногда при­ чудливо сочетались элементы символизма и футуризма. Поэт, несомненно, испытывал, с одной стороны, сильное влияние А. Бло­ ка (особенно в ранних романтических про­ изведениях), с другой — влияние молодого В. Маяковского («Я приказываю: во что бы то ни стало, перепрыгните через себя!»). В. Итин воспринял вначале революцию как некий сказочный поход, как увлека­ тельную полудикарскую охоту «за врагом быстроногим и ловким». Суровая действи­ тельность революции и гражданской войны изрядно поколебала столь наивные роман­ тические представления поэта о классовой борьбе и в его стихи все чаще начинают врываться яркие реалистические детали и картины жизни — результат личного рево­ люционного опыта писателя В цепи стрелков, в степи оледенелой Мы целились меж ненавистных глаз, И смерть весь день так сладко близко пела, Что колдовала и манила нас. Мы шли вперед, и, словно камни рифов, Встречались избы тихих деревень... Мы воскрешали время древних мифов, И на штыках рождался новый день! Наш новый день — начало испытаньям; И снова в цепь рассыпались стрелки, Стараясь отогреть своим дыханьем Замерзшие ружейные курки. И снова грохот легендарной битвы. И доблести высокий, гордый лет... О, кто поймет — проклятья иль молитвы Бормочет, задыхаясь, пулемет! В этих отлично сработанных строфах из стихотворения «Наступление» романтическое начало явно берет верх, в то же время как подлинны, зримы и живописны отдельные мазки общей картины, убедительно перёдаю- щей героику, возвышенный пафос револю­ ционной борьбы!.. Поэзию А. Оленича-Гнененко всегда отли­ чала злободневность, ясно осознанный «со ­ циальный заказ» выбранной темы. И все- таки символистская заумь, футуристская словесная эквилибристика коснулись части его стихов («Космическая весна», «Электри­ фикация», «Будораж ь» и др.). Но поэт вскоре понял, что псевдоноваторские теории пролеткультовцев, как и отголоски много­ численных декадентских «измов», чужды народу; он обратился к форме сказа и по­ пытался в нем просто и доступно рассказать о важнейших событиях и завоеваниях рево­ люции («Сказ о красном яичке и попе де­ ревенском», «Спесь дворянская» и др.). 20-е годы не были, однако, особенно плодотворными в творчестве А. Оленича- Гнененко: в это время он служил револю­ ции больше «карандашом» редактора, чем «пером» поэта. Это обстоятельство, види­ мо, и дало писателю В. Зазубрину повод для иронической реплики по адресу поэта: «Он (А. Оленич-Гнененко —- В. К-) так «за ­ служился», что с некоторой опаской даже оглядывается на свои поэтические занятия в прошлом. Он боится на службе, на засе­ дании сказать «поэтическую ересь». Оленич засыпает себе рот сухим песком цирку­ ляров. Но бывает, что «душа поэта встре­ пенется», и Оленич украдкой ночью начи­ нает писать стихи. Днем на службе, обеску­ раженный своими ночными «галлюцинация­ ми», он полувопросительно, полуутвер- ждающе говорит сослуживцам: — Я думаю, про меня не могут сказать, что у меня мозги с вывертом... Говоря так, Оленич забывает ночь, сти­ хи и что он все же поэт». («Сибирские ог­ ни», 1927 г., № 1, стр. 205). В. Зазубрин, конечно, дружески преуве­ личивал, но немалая доля правды была в его словах: лишь с середины 30-х годов начи­ нается новый творческий взлет поэта («П ес­ ня о серебряной роте», «Полыночек», «П о­ за Доном, за рекой» и др., книга «В горах Кавказа», стихи и сказки для детей). В литературе 20-х годов были люди, ко­ торые стремились вытравить из поэзии ли­ рическую тему и прежде всего — лирику интимную, лирику сердца, как якобы не соответствующую духу времени. Сибирские «старики» решительно выступали против столь примитивного толкования и преднаме­ ренного сужения задач поэзии. Они видели в лирике неисчерпаемые возможности для раскрытия внутреннего мира человека, под­ нятого революцией на новую и высокую