Сибирские огни, 1965, №6

жизнь прихрамывал, с самого того выстре­ ла графа в поезде. И его, Бострома, случа­ лось, сосновские мужики тоже называли между собой хромым барином. Дело принимало нешуточный оборот, ког­ да отчим вдруг узнавал свои черты в ге­ роях, уж вовсе непривлекательных, вроде помещика Образцова из романа «Две жиз­ ни» («Ч удаки»). Толстому приходилось раз­ убеждать, изворачиваться: «Про Образцо­ ва ты напрасно подумал, конечно, я не те­ бя описал; тебя я берегу для большой по­ вести; роман «Д ве жизни» я считаю неудав- шимся, за эту зиму я его сильно переде­ лаю...» (письмо без даты, по-видимому, весна 1911 года). Дурного расположения д у х а— как не бывало, когда Алексей Аполлонович читал такие, например, полные молодого озорства, письма: «В ообщ е ты можешь, будучи в о б ­ ществе и глаз прищурив, сказать: а читали вы Толстого? Конечно, засмеются и отве­ тят: «К то же не читал «Войны и мира»?» Тогда ты, возмущенный, скажешь: «Д а нет, Алексея!» — «Ах, извините,— ответят те­ бе,— вы говорите о «Князе Серебряном»?» Тогда, выведенный из себя, ты воскликнешь: «Ах вы, неучи! Моего сына Толстого, сов­ сем младшего?» И все будут посрамлены, ибо никто меня не читал». Факты, сообщаемые тут же («Принят я в В есы »!?? ...В литературных и худож ест­ венных кружках носятся со мной...»), позво­ ляют датировать это письмо: очевидно, ко­ нец 1908 года. В разлуке их отношения могли самолю­ биво запутываться отчимом или замирать из-за молчания Толстого, но всегда до пер­ вого случая. Приходило письмо — и Толстой вдруг чувствовал, как дорог ему родной, молчаливо страдающий где-то человек, ко­ торого и в старости не оставляли неудачи Да, без преувеличения, Вострому повезло в жизни только раз — его любила замеча­ тельная женщина. Мучительно переживал он эту потерю. Стремясь как-то устроить начинающуюся старость, Алексей Аполлоно­ вич женился. Пятидесятишестилетний вдо­ вец взял женщину, которая была моложе его почти вдвое. И что же? Через неполных три года она умерла. «Милый, дорогой мой папочка,— писал тогда А. Толстой из Петербурга,— меня как громом поразило твое письмо. Я не знаю даже, как утешить тебя, но я ^ очень тебя понимаю и с тобой всей душой. Мне кажется, тебе навсегда нужно покинуть Самару... Поверь мне, папочка, в Самаре ты не создашь себе семьи; слишком живы еще б у ­ дут воспоминания мамы и Екатерины Алек­ сандровны. А здесь ты найдешь себе и семью, и лю б ов ь .. Когда я представляю се­ бе ту обстановку, в какой застал тебя тог- да, через год после смерти мамы, зимой, мне становится ужасно тяжело и жалко те- бя: ведь это бездольность какая-то. Имен­ но этого тебе теперь надо избегнуть... При­ езжай скорее... Крепко тебя, много раз це­ лую, твой Леля» (письмо от 25 декабря 1910 года, ИМЛИ, инв. № 6815/96). Из Самары отчим не переехал... И сно­ ва между ними, то обрываясь, то вдруг за­ частив, текла переписка. Толстой делился размышлениями о своем месте в литературе, отвечал на критику новых своих произведе­ ний, сообщал о жизни... Особенно интересно одно признание А. Толстого. В. годы империалистической войны наиболее чуткие представители рус­ ской культуры ощущали приближение гро­ мадных исторических перемен. Маяковский уже в 1915 году предчувствовал наступле­ ние революции: «вижу идущего через годы времени.... в терновом венце революций грядет шестнадцатый год». А Толстой был, конечно, далек от революционных пред­ ставлений автора «Облака в штанах». Но смутное, тревожное и радостное предчувст­ вие гибели в ходе войны «нашей цивилиза­ ции» — как видно из найденного теперь письма — было свойственно Толстому уже в первые недели войны. „ Сообщая отчиму, что уезжает «на вой­ ну... корреспондентом от «Русских ведомо­ стей», Толстой писал: «Конечно, ты зна­ ешь, что это — мировая война, в которой погибнет наша цивилизация и настанет, на­ конец, прекрасный век» (письмо без даты, не позже сентября 1914 года) ...И вот он настал, «прекрасный век» После войн, революций, смятения и расте­ рянности, когда рухнула буржуазная «наша цивилизация», после многолетних скитаний без дома, без родины — совсем не тот, ко­ нечно, прекрасный век, который туманно рисовался когда-то, а может быть, в чем-то и тот. ■ С августовского дня 1923 года, когда сорокалетний писатель сошел с парохода на петроградскую пристань, началась вто­ рая молодость Алексея Толстого. Трудно назвать область его деятель­ ности, где бы произведения Толстого не со ­ ставили веху в развитии советской литера­ туры, где бы он не явился пролагателем новых путей. Советский роман-эпопея? — «Хождение по мукам». Исторический ро­ м ан ?— «Петр 1» Советская сатира, поли­ тический памфлет? — «Ибикус», роман «Эмигранты». Короткая злободневная по­ весть из внутренней жизни страны? — « Г о ­ лубые города», «Гадюка» Жанр научной фантастики и приключений? — «Гиперболо­ ид инженера Гарина». Детская литерату­ ра? — «Буратино»... Д о революции А. Толстого читали в уз­ ком кругу интеллигенции: годовой тираж его книг не превышал трех тысяч экземпля­ ров. Теперь у Алексея Толстого появился народ-читатель. Социалистическая действи­ тельность и этот новый читатель многое из­ менили и в самом понимании роли писате­ ля, и в характере «художественного вжива­ ния в современность». Лучшее из созданного А. Толстым после Октябрьской революции ввело е ю в миро­ вую литературу.