Сибирские огни, 1965, №6
сне, хотя в нем уже не было никакой надобности. Опираясь о кромку стола, она опустилась на стул, и руки ее повисли. — Мамочка! Голубушка! — Маняша гладила плечо матери, цело вала в морщинистый висок.— Может, еще... — Нет, Манечка...— Мария Александровна, справившись с озноб- ным приливом горести, сняла пенсне и уже сухими глазами, полными заботы, посмотрела на свою младшую.— Не на что надеяться. — Может, только обыск. — Знаю я,— указала на печать,— эти когти! — Но не всегда же... — Митя — Ульянов! — Ну и что же? Ты так сказала, мамочка, что... — Я не осуждаю. Вам виднее дорога справедливости. Но, Мару сенька, он же у нас еще... — Ты, мамочка, напрасно... Митя уже взрослый. Он знает... — Для матери дети — всегда дети. Даже, когда они совсем взрослые. Послышалось размеренное постукивание в стену, и Маняша вспо- лошенно спросила: — Это что они?.. — Тайник ищут. — А вдруг они к Ане тоже?.. Там может оказаться... Мать, соглашаясь, тронула локоть дочери, и Маняша, захватив с собою спички, метнулась в комнату Елизаровых. А Мария Александров на подошла к комоду и уже деловито,— не забыть бы что-нибудь крайне необходимое в тюремной камере,— стала собирать узелок для сына. Ей по-прежнему думалось, что Митю не за что уводить в тюрьму, что его выпустят на волю. Но когда? Эта полицейская машина быстро вертится только в одну сторону: хватают торопливо, освобождают не охотно, после тягучих промедлений. Она-то знает, как долго, чаще всего тщетно, приходится родственникам обивать пороги присутственных мест. Но она надеется на светлый день. Может, к рождеству... Или к Новому году... Мария Александровна надела теплую кофту, узелок оставила в сто ловой и, стараясь казаться спокойной, строгой и уверенной в своей пра воте, пошла в комнату Мити. Даже голова у нее теперь не вздрагивала. Сын, высокий, сдержанный, похожий во всем на деда Александра, стоял, скрестив руки, спиной к пустой книжной полке. Вся комната была усеяна листками бумаги, студенческими тетрадями, книгами, пухом из подушки и конским волосом из матраца. Мария Александровна, оглядев чинов полиции, укоризненно покачала головой. Оба жандарма, а за ними и околоточный, отпыхиваясь, будто пос ле молотьбы, подошли к ротмистру, разводя пустыми руками. Тот вскочил, выхватил из кармана шинели белые перчатки и хлоп нул ими по кромке стола. Мария Александровна напомнила о протоколе обыска: насколько ей известно, полагается писать на месте. — Не беспокойтесь, мадам! — ответил ротмистр.— Будет протокол! Прокурор, не подымаясь со стула, подвинул на середину стола лист бумаги и, зевнув, провел языком по мягким губам. — И улики, бог даст, найдутся! — добавил ротмистр, сел к столу и, обмакнув перо в чернила, начал писать: «1897 года, ноября 7 дня в г. Москве я, Отдельного Корпуса Жан дармов ротмистр... в присутствии товарища прокурора... полицейского пристава... околоточного надзирателя и понятых... произвел обыск...»
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2