Сибирские огни, 1965, №5

Халхин-Гола, когда вернулся тот с «Красным Знаменем» на груди, потом приехал еще с одним боевым орденом после финской войны. И с каждой но­ вой встречей все большей симпатией проникался Шолохов к этому щедрому на хорошую улыбку человеку. Что же случилось с ним теперь, какой червь проник в его душу и запоганил ее? Шолохов позвонил в райком, попро­ сил, чтобы Кондрашов срочно приехал в Вешенскую. Когда он вошел, старушка продолжа­ ла сидеть на диване, но Кондрашов не то не узнал ее, не то сделал вид, что не узнал. Солидный, все с той же белозу­ бой улыбкой, он был и не был похож на того Кондрашова, с которым по-дружес­ ки беседовал Шолохов лет пять-шесть назад. — Сколько лет, сколько зим! — не­ естественно шумно выкрикнул Кондра­ шов. — Вспомнил все-таки старого зна­ комого! Ну, здравствуй, Михаил Алек­ сандрович, здравствуй, дорогой земляк! Шолохов встал. Прошелся по каби­ нету, закурил, потом сел рядом со ста­ рушкой и показал Кондрашову на стул: — Садись. Кондрашов сел. И, взглянув на старую женщину, деланно удивился: — О, это ты, бабка? Не с колодцем ли своим заявилась? Старушка потупилась, промолчала. А Кондрашов продолжал громко: — И не стыдно тебе, бабка, с такими пустяками к государственным людям яв­ ляться? Не стыдно, а? Да ты знаешь, сколько дел-забот государственного мас­ штаба у товарища Шолохова? Знаешь, а? Старушка опять промолчала. Кондра­ шов взял со стола папиросу, помял ее, подул в мундштук, закурил и — к Ш о­ лохову: — Живуча же в человеке частная струнка! Ох, живуча! Сколько, скажи, Михаил Александрович, бились мы с ней, а она вот, смотри: какой была три­ дцать лет назад эта бабка, такой и оста­ лась. Хватается за свое, как... Он говорил, а сам настороженно смот­ рел на Шолохова. И видел в глазах его что-то такое, от чего становилось не по себе. И голос Кондрашова с каждым сло­ вом тускнел, говорил он теперь тихо, почти совсем неслышно: — Зря, значит, бились... Шолохов спросил, в упор глядя на Кондрашова: — Веришь в то, о чем говоришь, то­ варищ Кондрашов? — и сам ответил: — Не веришь, фальшивишь сам перед со­ бой... Всю наигранность с Кондрашова слов­ но сдуло ветром. Сидел он притихший, подавленный, не поднимая глаз. Шоло­ хов едко усмехнулся: — Живуча, говоришь, частная струн­ ка в человеке? А как же ты, коммунист, не вытравил ее из себя? Кондрашов поднял, наконец, глаза, вытер взмокший лоб. Лицо его как-то сразу осунулось, посерело. Он раз за разом затягивался дымом, глухо покаш­ ливал. Дрогнувшим голосом проговорил: — Прости, Михаил Александрович... Виноват... Стыдно... И слово тебе даю, Михаил Александрович: такого больше не будет. А забор этот проклятый се­ годня же к чертовой матери сломаю. Майскими ночами плывут над Тихим Доном легкие туманы, на зорьке шаль,- ные соловьи рвут трелями тишину, на­ певно шумят некрутые волны. Станица еще спит. Но с каждой мину­ той светлеет река, уходят в степь редею­ щие сумерки. Склонившиеся над Доном вербы, покачивающиеся на быстрине ба­ кены, причаленный на ночь паром все яснее вырисовываются на фоне еще мглистого неба... Потом из-за дальних левад поднима­ ется солнце, и с противоположного бере­ га Вешенская становится видна как на ладони. И виден становится дом над ре­ кой, распахнутое настежь окно и чело­ век, задумчиво склонившийся над рабо­ чим столом. Это работает писатель Шолохов. Вот он встал, подошел к окну, прислонился к раме и словно застыл в раздумье. Кто знает: может быть, он увидел сей­ час молодого солдата Митьку, сползаю­ щего с рук отца в небольшом окопе у се­ ла Гроховцы, или седого генерала, вгля­ дывающегося в боевую карту, или стар­ шину в подпаленной фронтовым кост­ ром шинельке, со связкой гранат броса­ ющегося под танк... Может быть, перед его глазами встала сейчас картина ве­ ликой битвы на Волге, и он видит за­ хлебнувшуюся атаку какой-нибудь гвар­ дейской дивизии, видит, как падают ско­ шенные пулями солдаты. Падают и не поднимаются... Они сражались за Родину, эти люди, которых он видит, и многие из них не вернулись к своему огоньку и никогда не вернутся. А память о них должна жить всегда — герои никогда не умира­ ют... И снова человек подходит к столу, склоняется над листом бумаги... Шолохов работает... Память о тех, кто сражался за Роди­ ну, будет жить.