Сибирские огни, 1965, №5

пятьдесят лет? Преждевременно умерли Тынянов, Ильф, Вишневский, Павленко. А Горбатов? В каких страшных условиях приходилось работать писателям в эпо­ ху культа личности! Да нашей литературе надо в ноги поклониться за то, что в эти тяжелые годы было создано немало честных и чистых книг! — От волнения он покраснел и в голосе зазвенели высокие нотки. Мне все время казалось, что он спорит с кем-то, убеждает кого-то. (А может быть, самого себя?!). — Надо обе­ регать наших писателей, и особенно писателей старшего поколения, от махаев- ских наскоков. Только они, писатели старшего поколения, могут обеспечить пре­ емственность советской литературы, передать творческий опыт талантливой мо­ лодежи. А как слабо была обеспечена эта преемственность в последние годы...— И он снова повторил: — Писателей надо беречь! Я буду говорить об этом на всех широких собраниях. Я очень жалею, что из-за болезни не был на последнем пар­ тийном собрании, я бы и там выступил. — Ты бы лучше написал все это и дал вступительной статьей к своей книге «За тридцать лет». Ты так интересно о ней рассказывал летом. — Да, да, я напишу, обязательно напишу. Сил бы только... — вдруг не­ ожиданно жалобно сказал он. Он был измучен, взвинчен, расстроен, порою какая-то нечеловечески тяжкая тоска слышалась в его словах. Мы чувствовали, что ему плохо, что, говоря об ошибках прошлого, он не складывает с себя ответственности, что он мучается и напряженно думает, как исправить ошибки, в которых, по сути дела, он и не был виноват, потому что обусловлены они были пережитым нами временем. Прощаясь, он крепко обнял меня и ласково спросил, кивнув на Юрия Нико­ лаевича: — Ну, что, выходила? Молодец. Береги его, мало нас осталось. — Он повернулся, взял Юрия Николаевича обеими руками за лицо и долго смотрел на него, потом несколько раз крепко поцеловал. Было что-то в этом прощанье, что кольнуло мне сердце: несвойственна мужчинам такая нежность. И я сказала: — Саша, приходи к нам, мы тебя очень любим! — А вы и любите!.. — ответил он, не то шутя, не то серьезно. 12 Мы вышли от Фадеева взволнованные, расстроенные и вместе с тем обрадо­ ванные, что провели с ним несколько часов. Плотные светлые облака висели не­ подвижно. Деревья стояли голые. Только на кустах бузины едва раскрылись тем­ но-красные вырезные листья. Я сломала веточку. Так и хранится она у меня до сих пор, вот уже восемь лет. — Почему я так редко вижу его? — говорил Юрий Николаевич. — Ведь я люблю его. Но что это за любовь, если понимаешь, что человеку плохо, а помочь не можешь. Ему плохо сейчас, очень плохо1 На другой день, в воскресенье 13 мая у нас собрались друзья. Рассказывая Валерии Герасимовой о вчерашней встрече с Фадеевым, Юрий Николаевич сказал: — Я понял, что мне трудно будет его пережить. Но вот за столом завязался общий разговор, Юрий Николаевич отвлекся от своих тревожных мыслей, смеялся, шутил. Я вышла в сад, чтобы позвать детей, увидела, что по дорожке идет наш сосед Александр Шаров. — Лидия Борисовна, — сказал он, понизив голос, хотя кроме нас в саду ни­ кого не было. — Саша застрелился. В первую минуту мне почудилось, что речь идет о нашем маленьком Сашке. Я смотрела на Жарова с недоумением и ничего не отвечала. Он, очевидно, понял мое замешательство. — Саша. Фадеев. Понятно? — Насмерть? ■