Сибирские огни, 1965, №5

копией, я думала о том, сколько здесь раздумий над каждой страницей, строкой, словом! Сколько раз переписывалась одна и та же глава, кромсались и резались страницы. Последние романы Юрия Николаевича «Зарево» и «Утро Советов» мне приходилось перепечатывать по 12— 14 раз. Когда рукопись попадала ко мне после очередной правки, на ней не было живого места. И все-таки Юрий Николаевич не был доволен последиим вариантом. Когда трилогия была закончена и вышла из печати, он сказал мне: — Я чувствую, что книги мои во многом несовершенны. Но сейчас не могу ничего сделать. Они должны несколько лет полежать, и тогда я вернусь к ним. как к чужим. Ты приготовишь мне расклейку всех трех книг, и я буду безжалост­ но резать и сокращать их. В общем, отредактирую... А редактор он был превосходный. Есть много писателей, которые навсегда с благодарностью запомнили, как Юрий Николаевич работал с ними над их пер­ выми книгами. Мне эта работа казалась колдовством. Порою читаешь рукопись и видишь, что автор ее не лишен способностей, но все громоздится одно на другое, главная мысль произведения завалена словесным мусором, характеры не пропи­ саны. А Юрий Николаевич прочтет, вызовет автора, долго говорит с ним, переби­ рая рукопись по листкам, выправит одну или две страницы, чтобы наглядно пока­ зать стилевые недостатки. — Приходите через полгода, — говорит он автору, вручая рукопись. И через полгода я читаю новый вариант и удивляюсь, как все прояснилось, словно муть ушла, — так яснеют переводные картинки, когда с них снимают слой бумаги. А потом Юрий Николаевич берет рукопись и сам проходит по ней каран­ дашом. Снова идут в ход ножницы, скрепки, клей. Так в свое время помог он Юрию Крымову, и тот не раз с благодарностью вспоминал об этом в своих письмах. Так помогал он Леониду Коробову, Сергею Борзенко и многим, многим другим писателям. И русским, и пишущим на языках братских народов. Но пусть они сами расскажут об этом... 10 Когда она подкралась, эта сердечная болезнь? Ведь врачи твердили одно: «Что, что, а сердце у вас здоровое, можете хоть в летчики идти». И вдруг 20 сентября 1955 года — у Юрия Николаевича тяжелый сердеч­ ный приступ. Приехал профессор Вовси, долго слушал сердце, без стетоскопа, приложив ухо к груди. Разговор на лестнице: — Вы уложили его за пять минут до инфаркта. Что я могу сказать? Серд­ це, как старая калоша, может проработать десять лет, а может три дня. Сделайте все, чтобы он не замечал, что болен, и жил так же, как до болезни. Главная проб­ лема — это проблема улыбки. А на другой день звонок Фадеева. Откуда он узнал? Меня всегда поражала эта его способность мгновенно узнавать о наших бедах. Мы могли не видеться месяцами, но стоило кому-нибудь из нас заболеть или случиться какой-либо не­ приятности, как тотчас появлялся Саша или раздавался его звонок. Пока он был жив, меня не покидало ощущение, что где-то существуют его добрые сильные ру­ ки, которые в минуту самого тяжкого горя поддержат и помогут... Вот и сейчас... Когда мы виделись в последний раз? Перед поездкой в Крым? Он шел тогда йо шоссе один, в расстегнутом пальто и без шапки, широко шагая и глядя куда-то вдаль. Выло в его фигуре что-то упрямое, мальчишеское. Мы резко затормозили машину. Юрий Николаевич выскочил к нему. Они обня­ лись, и я слышала, как Юрий Николаевич твердил: Я не могу с тобой поцеловаться, у меня грипп, я не могу с тобой поце­ ловаться... Не верю в микробов, — донесся до меня шутливый Сашин голос. Он крепко поцеловал Юрия Николаевича и подошел к машине.