Сибирские огни, 1965, №4
— Я не барин, и слово это для меня оскорбительно, вроде ругатель ства, — замечал Пантелеймон Николаевич.— Я такой же человек... — Такой д а не этакой. Розгами не драный, плетями не поротый. Учена-ай! — говорили ему варнаки. Часам к пяти добредали до очередного этапа. У полосатых будок конвойные снова пересчитывали всех. Затем распахивались ворота, и арестанты, сбивая с ног друг друга, бросались к рядам торговок, что бы купить еду получше да в этапной избе успеть занять место на нарах. Избы на этапах были старые, полугнилые и тесные. На нарах мог ли разместиться каких-нибудь два десятка, д а и то вплотную друг к дру гу, а остальным приходилось укладываться внизу, возле порога, доволь ствоваться соседством с вонючей парашей. Одну из женщин, в порядке дани, требовал к себе местный офи цер — хозяин этапа, и староста партии, бывалый бродяга, отводил ту, что ка залас ь помоложе д а покрасивее, остальных привечали на ночь фельдфебель с унтером. То один, то другой из уголовников, не з ак ов ан ных в кандалы, начинал отпрашиваться на часок в деревню, чтобы «до браться до девах» да заглянуть к шинкарке. И каждый из них во звра щался с двумя бутылками водки: одну — себе с друзьями, другую — конвоирам. В сумерки этапную избу запирали на замок. При тусклом свете сальных свечей арестанты, сбившись в кучки, распивали водку, играли в карты. Шум и гвалт затягивался до поздних петухов. Среди такой оравы каждый час к а з ал ся невыносимо тяжким . Но уголовники, польщенные тем, что «барин», отказавшись от своего права на телегу, месит грязь наравне с ними, занимали для него место на н а рах. Пантелеймон Николаевич ложился и сразу прикидывался спящим. А уснуть было нелегко: во всех швах грязного белья копршились вши, из щелей выползали клопы и блохи. Рядом ругались картежники. Из каморки конвойного начальства доносился пьяный женский визг. Перед утром все затихали. Воздух становился таким удушливо-смрадным, что голова ра зл амыв ал а сь от боли, звенело в ушах, ломило глаза, будто под теки насыпали горячего песку... «Вот один из мучительных кругов дантова ада, — думал Пантелей мон Николаевич об очередной этапной избе. — И неисправимым греш никам, и самым невиновным — одни и те же терзания». Он ждал : скорей бы снова утро. Пусть и дальше будет на тракте т а кая же трясина, лишь бы над головой было небо да в легкие вливался бы чистый воздух с терпким ароматом оживающей сосновой хвои. Выйдя за ворота этапного двора, Лепешинский запрокидывал го лову и жадно дышал широко открытым ртом, будто хотел досыта н а глотаться небесной синевы, а потом, оглядывая леса, подступившие к дороге, отмечал про себя: «Все-таки — весна!» Удручающе медленно тянулось время, тихо продвигалась партия этапников на север, и все же они обогнали теплые сгруи воздуха. Елки здесь были засыпаны снегом по кринолины разлапистых нижних веток. Н а полянах только-только появились прогалины, и жаворонки еще не долетели досюда. > Настал девятый день, а они все шли и шли, без единой дневки. Н а терли ноги, до боли натрудили суставы. Офицер успокаивал: в Казачин- ском — отдых на два дня. Там — волость и этап просторный. О Казачинском толком никто ничего рассказать не мог. Бывалые бродяги говорили одно — село старое, самое большое на пути в Енисейск... О. «С ибирские огни» № 4 .
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2