Сибирские огни, 1965, №4

Вповалку — на войне как на войне — Храпят солдаты Пятой легендарной. От родины за тридевять земель, Ещ е покуда миру неизвестный, Накинул Ш вейк потертую шинель И чешские насвистывает песни. Он видел все. Он побывал в плену, Он писарем занесен в идиоты. Как бы шутя прошел он сквозь войну, Но что за силу сцрятал он в остроты! Превосходные стихи написаны М. Сергеевым и о Юлиусе Фучике." Вна­ чале перед читателем развертывается медлительный и спокойный рассказ об эк­ скурсии по историческим достопримеча­ тельностям златой Праги, где каждый камень помнит историю. «Профессор- гид, Вергилий современный» ведет сво­ их слушателей от одного памятника к другому, и перед ними оживают богем­ ские тихие замки, высятся величавые своды шестисотлетнего собора Святого Витта, воскресают картины народных мятежей, дворцовых интриг и пышных придворных карнавалов. Здесь было все, в этом причудливом калейдоскопе исто­ рии, где «трагедия мешалась с анекдо­ том», где «переплетались домыслы и факты». И вдруг весь этот паноптикум веков разлетается прахом от одного за­ мечания гида: Вот здесь я жил, — С казал он, — В дни войны, Здесь много раз скрывался от гестапо Мой ученик И юный друг мой — Фучик! В сборнике М. Сергеева немало инте­ ресных поэтических находок, немало хо­ роших, впечатляющих стихов. В числе их — и добротные «Шпалы», давшие название всей книге, те самые шпалы, что «города на Дунае связали с Амуром навеки»; и скорбная и мужественная «Баллада о тополях»; и стихи об архи­ тектуре, вечно юной и молодой, звуча­ щей как симфония во славу человече­ ского гения и одухотворенной красоты. Творения безвестных русских мастеров- умельцев, возводивших «терема из дре­ весины и церкви без единого гвоздя», живут века: Забудутся истоки, Русла. Устья, Все смоет половодие веков, Но будет плыть через столетия Устюг Твореньями безвестных мужиков. Эти строки невольно заставляют вспомнить великолепные стихи Дмитрия Кедрина о старых русских зодчих. Ска­ жем прямо, это хорошая перекличка и хорошая традиция, так свежо вдруг за­ звучавшая в поэзии М. Сергеева. С любовью пишет поэт о городах и весях родной страны. Особенно дороги п милы, его сердцу современные города с их «каменным скопищем домов», мно­ голюдные и шумные. Но я гляж у в бессонные квартиры, Где женщины от радости и боли Кричат, рож дая миру человека, Где матери глаза свои сухие Уставили с тоской в немые окна.' ...Я потихоньку полночь шевелю. * И вижу я солдатские могилы, Где вместе с молодыми сыновьями Н авек сердца зары ты матерей. 9 Поэтическая культура стиха М. Сер геева довольно высока. Он хорошо и остро чувствует природу слова, прове­ ряя всякий раз его на вес, вкус, запах И как ни странно, именно здесь-то к подстерегает поэта самая серьезная опасность. В одном из своих стихотво­ рений он заявляет: Я чувствую сопротивленье слова. И ду сквозь стратосферу языка, И ду из притяжения земного Д о первого вселенского витка. Вот эта-то утрата «притяжения земно­ го» нет-нет да и подведет поэта, не всег­ да позволяя ему удерживаться в рам­ ках естественности, простого, непосред­ ственного чувства. Нет-нет да и пересту­ пит он эту невидимую грань, за которой вместо силы и напора чувств начинает проглядывать какая-то манерность: на передний план выступает уже не искус­ ство, а искусственность. Утрата свеже­ сти, непосредственности и заразительно­ сти чувства, потеря живого ощущения мира во всей его первозданной мощи и бушующей стихии красок и звуков прида­ ет подчас даже хорошим стихам поэта привкус излишней изысканности и камер­ ности. Все эти «лучики», «мраморные слоники» и прочие аксессуары из поэти­ ческого реквизита тем и плохи, что в них нет терпких земных запахов, что они потеряли свою грубо-вещественную осязаемость, будучи насильно вырван­ ными безжалостною рукою автора из привычного для них и для читателя «притяжения земного». В таких стихах, материальный мир, «весомый, грубый, зримый», вдруг становится каким-то' нереальным, призрачным, игрушечно­ хрустальным. Это ослабляет мускулату­ ру стиха, приглушает в ряде случаев его мужественные, гражданские интона­ ции, с такой силой прозвучавшие в «Балладе о тополях», в стихах о Юлиусе Фучике, в «Шпалах» и других лучших стихотворениях сборника.' И все же, когда поэт, порой намерен­ но, приглушает свой голос и краски, когда он становится излишне «инти­ мен», его можно как-то понять. Мы слишком много читали и слышали бара­ банных, трескучих стихов. За их гро­ хотом, за грозным шумом водопадов риторики нельзя было расслышать бие­ ния человеческого сердца. Теперь же