Сибирские огни, 1965, №4

— Закончу дела, зайду к Герасимовым, — сказал Юрий Николаевич. — Если задержусь, не беспокойся... Шел обычный день, наполненный детским плачем и смехом, раздумьями о том, что приготовить на обед и как разогреть воду для стирки — электричество выключили, газа нет. Сладкий тенор Виноградова уже несколько раз пропел по радио и «Соловьи, соловьи, не тревожьте солдат» и «Старинный вальс, осенний сон». День как день. Раздался звонок. Я удивилась: Юрию Николаевичу еще рано, а в эти днев­ ные часы редко кто заходил. На пороге стояла Тамара Федоровна Макарова. Раз­ румянившаяся с мороза, в сером каракулевом пальто и такой же шапочке, она была празднично красива, но в ее ярко-синих глазах — тревога и горе. Это соче тание праздничности и отчаяния сразу испугало меня. — Юра дома? — Что случилось? — Мураша умерла... — Умерла? — Не отдавая себе отчета, откуда пришла эта1мысль; я спро сила: — Самоубийство? — Не знаю, нет... Да... — бессвязно пробормоталаТамара Федоровна и испуганно попятилась к двери. — Так вы скажите Юре... — Но он туда пошел, он уже все знает! — крикнула я, и Тата, которая си дела у меня на руках, залилась отчаяйным плачем. — Когда это случилось? — Вчера утром. — Она дома? — Нет, ее увезли на вскрытие. Обнаружили опухоль вмозгу... Тамара Федоровна ушла, не попрощавшись, а я ходила по комнате,успокаи вая плачущую девочку, ударяясь животом о мебель и не чувствуя боли. — Мураша нашу Тату так и не посмотрела, — послышался откуда-то из-за шкафа не по-детски грустный и утративший свою обычную звонкость Машкин голос. Поверить в то, что случилось, было невозможно. Самоубийство не вязалось со всем обликом Марианны. Но таково свойство человеческой природы ■— беспокоиться о живых, — я не находила места, представляя, в каком состоянии сейчас Юрий Николаевич, ругала себя за то. что отпустила его одного. «А вдруг я И его никогда не увижу?» Он вернулся скоро. — Я знал, что ты тревожишься, — сказал он безразличным голосом. — Но человек — скотина, все переживет. Даже такое. Не беспокойся за меня и по­ береги себя. Сейчас это главное... В тот вечер мы ни о чем не разговаривали. Утром я спросила: — Отравилась? — Повесилась. Повесилась в сортире. — И вдруг, обращаясь к самому се бе, сказал с несвойственной ему жестокостью, и даже грубостью: — Твоя первая любовь повесилась в сортире, понимаешь! Кто в этом виноват? Кто?! На похороны Юрий Николаевич не пошел. Я не'пустила его. Да он и не на стаивал. Он жил словно во сне: ел, гулял, читал Чехова, иногда играл с детьми. Но не работал. Несколько дней не прикасался к своим рукописям. И не плакал. Это было страшно, я боялась отойти от него хоть на минуту. 8-го декабря мы пошли в консерваторию. Исполнялся четвертый концерт для фортепиано с оркестром Листа. Я взглянула на Юрия Николаевича. Он сидел неподвижно и прямо, точно окаменев. Твердый воротник гимнастерки подпирал его шею. Морщины вокруг глаз разгладились, лицо стало молодым, седина только подчеркивала эту неожи­ данную молодость. По щекам его катились крупные слезы.