Сибирские огни, 1965, №4

Все происшедшее с тобой кажется мне нелепым сном. Кому это нужно? 8 чем смысл шельмования преданного партии человека? !937 год». П и с ь м о т р е т ь е «Дорогой товарищ Сталин! Бывают положения, когда рядовому члену партии нет иного исхода, кроме как обратиться к Вам — именно в таком положении нахожусь я сейчас. На днях особое совещание приговорило к пяти годам лагеря Марианну Анатольевну Ге­ расимову, мою бывшую жену, оставшуюся на всю жизнь моим лучшим другом и товарищем, человека, которому в молодости я посвятил свою первую книгу «Неделя». Я не знаю, в чем обвиняют Марианну Герасимову. Но я знаю все мысли и чувства этого человека. Вместе с этим человеком я вступал в революцию. И я уверен, что она невиновна, что здесь имеет место какой-либо гнусный оговор, или несчастное стечение обстоятельств. Я уверен в этом, так как знаю, что Марианна Герасимова коммунист поразительной душевной чистоты, стойкости, высокой большевистской сознательности. До 1935 года она работала в НКВД, и ее могли оговорить те враги народа, которые работали вместе с ней. Я уверен, что она не могла сделать ничего такого, что было бы преступно направлено против Совет­ ской власти. Не я один так думаю. Не говоря уже о том, что я готов хоть сейчас назвать не менее десяти человек коммунистов и беспартийных, которые подпишутся под каждым словом этого письма, — все, кто мало-мальски близко знает этого чело­ века, удивлены, огорошены, больше скажу, дезориентированы этим арестом: С 1935 года она на пенсии по временной инвалидности, после мозговой болезни. Эта мозговая болезнь является следствием многолетнего переутомления. Этот человек отдал свой мозг революции, — и вот ее, страдающую страшными при­ падками головной боли, доводящей ее до потери сознания, — арестовывают. То­ варищ Сталин, я уверен, что напрасно! Вы сказали великие слова о том, что для нас, рядовых членов партии, вопрос о пребывании в ее рядах — есть вопрос жизни и смерти. Судите же, в какой сте­ пени уверен я в Марианне Герасимовой, если зная приговор и легко представляя себе ту ответственность, которую я на себя принимаю, я пишу Вам это письмо. Но я знаю, так сделаю не я один, так сделает всякий, кто знает Герасимову так, как знаю ее я. Товарищ Сталин, вся моя просьба к Вам состоит единственно в том, чтобы дело Марианны Герасимовой рассматривалось бы судом, пусть военным, беспо­ щадным и строгим, советским справедливым судом со всеми его демократически­ ми особенностями. И я уверен, что она будет оправдана! Мне кажется совершенно нелепым, чтобы человека в такой степени безмер­ но преданного делу партии можно было бы запереть в лагерь. Не сомневаюсь, что и там, если только позволит ее здоровье, она будет трудиться в первых рядах. Но зачем’брать у нее насильно то, что она сама в любой момент отдаст добро­ вольно, — труд, самую жизнь...» Декабрь, 1939 год. Это письмо А. Фадеев лично передал в руки Поскребышева, так что не дойти до Сталина оно не могло. Но ответа на него не последовало. Приговор остался в силе. Я слушала горестные рассказы Юрия Николаевича о том, как он вместе с мужем Марианны выстаивал бесконечные очереди в прокуратуре, как зимним морозным днем 1939 года, с утра до позднего вечера, мерз на студеном декабрь­ ском ветру возле ворот Бутырской тюрьмы, чтобы передать Марианне теплые вещи и хоть мельком увидеть ее перед отъездом в ссылку.' Ждал и не даждался.