Сибирские огни, 1965, №4

ском, негаснущий зеленый огонь, постепенно сливающийся со светом утра. Это начало большой непрекращающейся работы. Еще много лет Юрий Николаевич не мог работать сидя за письменным сто лом — болезнь не подпускала его. «Гвардейцы» и «Пушка Югова», вторая часть «Баташа и Батая», «Зарево», множество статей и рецензий были продиктованы. Порою он прерывал работу и спрашивал, нравится ли, а иногда старался угадать по выражению моего лица. И когда нравилось, радовался, а когда я не могла (да и не старалась) скрыть своего неудовольствия, — сердился; видно было, что это мешало ему. Мы спорили и даже ссорились (других ссор у нас не бывало), но я желаю всем испытать эту радость разделенного труда, — право же, она стоит счастья разделенной любви. А потом настало утро, солнечное и розовое. Мы завтракали вдвоем. Всю жизнь утренний завтрак был нашим любимым часом. Может быть, потому, что не могут люди видеть сразу одни и те же сны, мы, просыпаясь по утрам и взгля­ дывая друг на друга, каждый день встречались словно после разлуки. А после разлуки надо о многом рассказать, и мы говорили и не могли наговориться. Если утром кто-нибудь приходил и нарушал наше «свиданье», как называли мы час завтрака, мы всегда испытывали легкое разочарование, словно у нас отняли что-то очень хорошее... 6 В начале сентября Юрий Николаевич уехал лечиться в военный санаторий «Архангельское». Я готовилась поступать в Литературный институт и потому оставила работу на радиоузле. С одним из первых поездов метро отправлялась я до станции «Сокол», а там на попутных машинах добиралась до «Архангель­ ского». Обычно Юрий Николаевич ждал меня у въезда в санаторий. Иногда я виде­ ла его в конце аллеи, в синей теплой пижаме. Он медленно шел навстречу. Я бе­ жала к нему, и он делал мне шутливо-укоризненные знаки: не положено, мол, столь серьезной и взрослой даме бегать как девчонке. И мы смеялись от радости, что видим друг друга, смеялись бсеннему солнцу и багряной листве. Часами бро­ дили мы в парке, никого не встречая, потом уходили в лес. Однажды к нам пришел, ежик. Он долго ворошился возле нас, поворачивал­ ся на спинку, накалывая листья на рябые иголочки, вздыхал. Я погладила его, он быстро свернулся в клубок, но не ушел. Юрий Николаевич рассказал, как в 1937 году он снял комнату в Рузе. У хозяйки незадолго перед этим арестовали мужа, она горевала, не спала по но­ чам. Как-то дети принесли домой большую ежиху, толстую, неповоротливую. Днем ежиха вела себя как положено: пила молоко, бегала, стуча коготками по дощатому некрашеному полу. Но вот настала ночь, все уснули, только женщине, как всегда, не спалось, она ворочалась в своей одинокой постели. Вдруг она услышала, что в комнате кто-то тяжело и горестно вздыхает. Она встала и подо­ шла к детским постелькам: детский сон безмятежен, дыхание ровно и легко. А вздохи продолжались. Кто бы это мог быть? Вдруг в углу женщина увидела ежи­ ху, доверчиво и сочувственно смотрела ежиха -на нее черными твердыми глазка­ ми и вздыхала громко и горестно, совсем как человек. Утром, когда проснулись дети, мать рассказала им, как вздыхала ежиха, тоскуя по воле, по душистому лесу, по маленьким ежатам: уткнувшись носами друг в дружку, они, должно быть, прождали ее всю ночь. Дети все поняли и от несли ежиху обратно в лес. — Что это было такое, тридцать седьмой год? — спрашивала я. Кто в этом виноват? — Не знаю, —г отвечал Юрий Николаевич. — Когда на фронте мне приш­ лось перебегать поле, которое простреливалось, и пули свистели со всех сторон, я спросил себя: что лучше, стоять на собрании и слушать несправедливые обви-