Сибирские огни, 1965, №4

вали неприютный, вытянутый двор и пошли вверх по улице Горького. Был вос­ кресный день, на тротуарах толпился народ. Юрий Николаевич шел пошатыва­ ясь и крепко держал меня под руку. — Словно на велосипеде едешь, так все неустойчиво, — жаловался он. А вот и наш Воротниковский переулок, старенький и желтый, как прошло­ годний лист, особняк, тихий дворик, где в бывшем гараже расположилась рота ПВО, будка возле калитки, а в ней дежурный боец Капустин. Шаткие щелястые ступени крыльца. Длинный и темный лабиринт коридо­ ров. Массивные двери красного дерева с бронзой открываются тяжело, покосив­ шийся пол мешает их свободному движению. Дома никого нет. Я распахнула дверь в нашу комнату, и Юрий Николаевич с удивлением огляделся. Высокие, около пяти метров, потолки, длинные, цельного стекла окна, узорный паркет, леп­ ные плафоны — следы великолепия девятнадцатого века. За время войны все пришло в ветхость, крыша, пробитая осколками зенитных снарядов, проржавела и протекла. Половина потолка рухнула, обнажив клетчатую дранку. Помню, как неуны­ вающая бабушка, играя с маленькой Машкой, пела: Прыг-скок, прыг-скок, Обвалился потолок! Чинить потолки в то время никому не приходило в голову. Мы опустили синие маскировочные шторы, я зажгла настольную зеленую лампу. — Давно я не видал электрического света, — сказал Юрий Николаевич. — А как это приятно. — Сидеть ему было трудно. Он побледнел. — Отдохните. Он с наслаждением вытянулся на небольшой, укрытой зеленым ковром, гахте. — Как же ты будешь здесь жить зиму? — Не знаю, до зимы еще два месяца. Что-нибудь придумаем. Сложим вре­ мянку, дров купим. Проживем. Конечно, мы никуда не ушли в тот вечер. .Мы рассматривали книги, у меня было интересное собрание поэзии начала двадцатого века с автографами Белого. Бальмонта, Брюсова и Гумилева. Мы так и не потушили огня, засыпали только на мгновенья, а потом снова будили друг друга, разговаривали или просто лежали молча в зеленоватом и теплом свете. — Проклятая болезнь! — сказал Юрий Николаевич. — Когда я смогу, на конец, сесть за письменный стол? В «Знамени» напечатана первая часть моей по­ вести «Гвардейцы». Я с таким увлечением работал над второй, и вот, все остано­ вилось. Журнал беспокоится. Я места себе не нахожу. Проснусь ночью, и кажет­ ся мне, что я на КП или в землянке и что я — это не я, а мои герои, Закоморный или Дементьев. Я слышу их разговоры, а записать не могу, буквы плывут перед глазами, а потом все забывается, стирается. Что делать? Вот и сейчас так ясно представляю себе одну сцену... Это все равно, что женщине приходит время ро­ жать, а ей не дают!.. Я первый раз слышала отчаяние в его голосе. — А что если записать эту сЦену под диктовку? _ Не знаю, никогда не диктовал. Как-то неловко, первый черновик, кото рый обычно никто не видит. — И не увидит. — Что ж, попробуем. У меня хранится пожелтевший листок, исписанный фиолетовыми чернилами. Торопливая запись эта не представляет художественной ценности, потому что отдиктованный кусок был много раз пересмотрен и исправлен. Но мне бесконеч­ но дорог этот листок. Это — бессонная ночь в пустой комнате на Воротников-