Сибирские огни, 1965, №4

На другой день в восемь часов вечера начиналось мое дежурство на радио­ узле. Поезда в те времена ходили нерегулярно и, чтобы наверняка не опоздать, я доезжала на двадцатом номере трамвая до поселка Текстильщики, а оттуда шла десять километров пешком до станции Люблино. Наш радиоузел находился на полпути между Люблино и Перервой. Путешествие занимало около трех часов. Но когда идешь одна, размеренным быстрым шагом, хорошо думается, слова ло­ жатся в ритм, в стихи, — а я в то время много писала стихов и печатала их в «Комсомольской правде» и «Вечерней Москве». Если не писались свои стихи, я читала чужие, от Текстильщиков до Люблино можно было прочесть наизусть четыре главы «Евгения Онегина». Я иду по твердой, утоптанной тропке, и на боку у меня, в полевой сумке, ря­ дом с конспектами по русской истории (я заканчивала тогда Историко-Архивный институт) и пестрым вышиванием коричневая книжка с непонятным названием «Баташ и Батай». Ночь на дежурстве прошла спокойно, не было ни одного вызова, удалось даже вздремнуть на черном, до противности гладком клеенчатом диване. .Мирно гудели и мерцали в аппаратах огромные радиолампы, молчал телефон, раздава­ лись резкие и сонные гудки паровозов. На рассвете я вышла во дворик. Откуда-то доносилось птичье пение; воздух, приправленный дымком и металлическим запахом каменного угля, был свеж и прохладен. Возвращаться в душное, нагретое аппаратами помещение радиоузла не хотелось, я села на пороге, чтобы слышно было гудение аппаратов и теле­ фонные звонки. Разгоралась заря, растекаясь по небу, а я читала о том, как «Баташ одолел последний подъем, взошел на перевал и сразу увидел новые земли. Никто из его племени не отваживался подниматься на этот перевал: из-за него в середине лета вставало солнце...» Мне очень нравилось то, что я читала. Это было ново и неожиданно: стран­ ная, дикая жизнь маленького гордого народа. И природа гордая, и величествен­ ная. Я вспоминала предвоенную поездку с мамой на Кавказ, и мне казалось, что если бы я стала описывать природу Кавказа, я выбрала бы именно такие слова. Вдруг на странице семнадцатой, внизу на полях, я увидела маленькую цифру 2 и фамилию автора — Ю. Либединский. То ли от неожиданности, то ли еще от чего, но когда я прочла фамилию, напечатанную мелким-мелким шрифтом, в грудй у меня что-то дрогнуло, словно волна поднялась, горячая и веселая. Я отложила книгу и вздохнула полной грудью, радуясь рассветной свежести, звонкой тиши­ не, неосознанной своей молодости, всему тому, что называется жизнью... 4 Вернувшись домой, я быстро управилась с несложными хозяйственными за­ ботами и побежала в проезд МХАТа. Я захватила с собой старенькие латаные простыни (хорршие мы с мамой променяли голодной весной сорок второго года на картошку и молоко). День был солнечный, яркий, и потому, когда я вошла в комнату, где лежал Юрий Николаевич, она показалась мне особенно неприглядной. Да и что хороше­ го могло быть в квартире, где вот уже год как никто не жил. Детская кровать с голым пружинным матрацем, славянский шкаф, буфет, квадратный обшарпанный стол. Все сдвинуто к стене, как в мебельном магазине, в углах груды брошенно­ го домашнего скарба, пыль и паутина на стенах. И посреди всего этого больной, неподвижный человек, под тяжелым красно-бурым ковром. Он смотрит на меня приветливо и грустно, во взгляде его раздумье, он словно старается что-то раз­ глядеть во мне. Следит взглядом, как я отодвигаю от стены шкаф, буфет, стол, обметаю стены, мою пол.