Сибирские огни, 1965, №4

Дома у нас пили и чай, и кофе, и какао, но не придавали значения крепости и качеству этих напитков. Может быть, это объяснялось тем, что родные мои большую часть жизни прожили в Тбилиси, а там пьют в основном вино. Я выска­ зала Юрию Николаевичу свои соображения. Он засмеялся: — Что ж, возможно. Я много ездил по Кавказу и всегда страдал от того, что не мог достать там крепкого чая. Как расстраивались гостеприимные хозяева, что им не удавалось угодить мне! — А где вы бывали на Кавказе? — Разве это сразу расскажешь! Я написал книгу о Кавказе, вы не читали? — Нет... — Да это и немудрено, — сказал Юрий Николаевич. — Книга вышла в на­ чале июня сорок первого года, за несколько дней до войны. Вон там на полке стоят авторские экземпляры, которые я недавно получил. Возьмите и почитайте... Я достала с полки книгу в коричневой обложке. На коленкоровом переплете светлыми буквами — «Баташ и Батай». — Я возьму на дежурство и там прочту, можно? — Конечно. Тогда-то я и расскажу вам о своих поездках на Кавказ. А сей­ час дайте чаю! Он приподнял голову, но тут же резко откинулся назад, выражение беспо­ мощного страдания выступило на его лице. — Лежите, лежите, я сейчас вас напою. 1 В начале войны мне пришлось несколько месяцев продежурить в госпитале, а некоторый опыт в уходе за больными у меня был. Я осторожно поила его с ложечки красным, душистым, сладким чаем. — С вами уютно, — сказал Юрий Николаевич. — Как будто печка топится А то приставили ко мне одну девушку, хорошенькая такая. Она все молчала, молчала, потом села на окно, вздыхает и говорит: хоть бы бомбежка началась, скучно очень. От нее, словно из погреба дуло... Я не удержалась от смеха, ложечка в моей руке дрогнула, и сладкая красная струйка побежала по его щеке, на шею, за ворот рубашки. Наверное, у меня было очень расстроенное и испуганное лицо, потому что Юрий Николаевич улыб­ нулся и сказал: — Возьмите полотенце и вытрите, ничего страшного не произошло... Стемнело, на небе проступили звезды, а вскоре, действительно, взошла лу­ на, и комната наполнилась прозрачным голубым светом. Я села на подоконник й, развернув сверток с едой, стала ужинать. — Вам вкусно? — спросил Юрий Николаевич. — Очень. — А что вы едите? — Кролика. — Кролика? Это смешно. Мне тоже стало смешно и я сказала: — На окне, при луне, Ели кроликов оне... Он рассмеялся. — Ого, даже в рифму! Мне Марк говорил, что вы стихи пишете. Может, почитаете? Я читала ему свои стихи, а потом опять Блока, и он доканчивал то, что я начинала. — А ну-ка, помните? «В нашу прозу с ее безобразьем с октября забредает зима...». — Пастернак! «Девятьсот пятый год»? — Верно. Дочитана последняя строфа. Мы перевели дыхание и взглянули друг на друга так, словно произошло что-то хорошее, от чего протянулась меЖду нами тоненькая, но прочная нить.