Сибирские огни, 1965, №4

Ни приговор суда, ни бумаги, подшитые до приговора и после него,— сло­ вом, ничто в деле так и не сказало, каким же было защитительное слово Ленина, что стояло в просительном пункте — ходатайство об оправдании, о внимании и великодушии к подсудимому? Что ж это — пустота? Т абу ля раза? » Не может быть! Слова этой защиты, надо думать, действительно потеряны и для истории и для права. Но мысль? Разве мысль гения когда-нибудь уходила, ничего не оста вив? Она, без сомнения, оставила себя и в этом суде, в этом деле. Но в чем же конкретно? Очевидно, прежде всего в результате. Результат — главный плод мысли. Читаю приговор. Наказание, назначенное Муленкову, сравнительно нестрого. Протокол добавляет к тому — позиция государственного обвинения еще снисхо­ дительней. Ситуация прямо-таки редкостная: после речи Ульянова Дабковский товарищ прокурора Самарского окружного суда, поднимается над столиком обвинения и просит наказать «богохульника» по 2-й степени 38-й статьи Уложе­ ния о наказаниях, а Самарская Фемида бьет жестче, по 1-й степени, но и это «жестче» — не потолок санкции, а потому и сравнительно нестрого — год тюрьмы. Что это? Добрые сердца? Полноте — откровенный пасс, попытка удержать­ ся на хвосте под напором справедливой воинствующей защиты. Тогда почему неполное оправдание? Ведь лучшие умы правоведения российского (да и только ли российского) требуют для преступления либо «законопротивного» умы сла „ либо «законопротивной» неосторожности, а тут ни того, ни другого. Так и пол- России можно упечь в тюрьму! Многое объяснял сам уголовный закон. В нем не нашлось общего требова ния о «виновном умонастроении». К чему тонкости? Нужно наказание без вины Статья 180-я Уложения о наказаниях, поставившая мужика Муленкова перед присяжными, читалась так: «Если будет доказано, что позволивший себе в публичном месте произнести слова, имеющие вид богохуления или же поношения святых господних или же порицания веры и церкви православной, учинил сие без умысла оскорби.ть свя­ тыню, а единственно по неразумению, невежеству или пьянству, то он подвер гается заключению в тюрьме»... Просто-то как! Скатилось с языка грубое мужицкое слово, «имеющее вид» (?!) богохульства — пускай без умысла, без желания оскорбить бога, пускай даже в споре за бога (бывало и такое на Руси), и — нате: 180-я! Суд за закрытой дверью, тюремное заключение. Если «возложение хулы на славимого в еди­ носущной троице бога» совершено с умыслом —- каторга до 15 лет (статья 176), а вот так, без умысла, без намерения оскорбить святыню — «просто» тюрьма. Картина «мелкого случая», происшедшего в деревенской лавочке, живо вставала со страниц уголовного дела. Однако не только доказанность события и дичайшая несправедливость закона делали защиту трудной, почти «битой». Был и еще один усложнитель ее — царь. В бумагах суда — пострадавший только бог. В материалах предварительного следствия — главное пострадавшее лицо — царь. Мужик обидел царя. Об этом говорили: лавочник-бакалейщик в доносе на имя полицейского урядника II участка Самарского уезда: «Муленков... выражался разными неприличными словами и обругал царя и бога скверно, матерно»; сын лавочника на допросе у следователя: «В бакалейной лавке я читал книжку про убийство нашего царя. На обложке был нарисован портрет госу­ даря. Я показал его Муленкову Василию и сказал: «Ты знаешь, кто это такой?» Муленков после этого стал ругать царскую фамилию и пресвятую богородицу»; урядник: «Муленков... начав... ругать пресвятую богородицу и троицу, затем