Сибирские огни, 1965, № 002
казался мне Евдоким дома неловким, грузным, угловатым. И все удив лялась, как он так ведра поставит, что вода не шелохнется, или лопату в руке прибросит — она от руки никуда — подчиняются ему вещи! А тут, в лесу, ясно поняла: есть у него плавность, ритм в движениях, а от глаза — расчет, никакой приблизительности, а с вещами — слит ность, понимание того, для чего вещь... И все отработанно: лишний раз не повернется, лишнего шагу не сделает — все легко, свободно.. На вто рой и третий день вдруг дошло до меня: работа ему эта привычная. Вот так всегда в тайге работал. Только не Федя, а Кузеванов с ним у колота, и не я, а Катя — с кулями и шишками... Хватит тебе, Нила Андреевна, рассуждать, не очень-то нравятся мне твои мысли! Д ав ай -к а лучше попроворней с Галкой шишку ищи-соби- рай, чтоб ни одна не скрылась средь мха и багула, меж корней, меж по росли ,— шарьте, чумазые, засмоленные наши руки, в куль летите паху чие, шершавые шишечки!.. А за любопытной Галкой посматривай, не то она опять... Куда же эта девчонка опять запропастилась, что она опять нашла? — Галя! Галинка! Минута-две, и зашуршало в кустах за спиной. — Тут я, Неонила Андреевна! Там вот, за увалом — такой голубич ник! Ягоды — ступить негде. Может, за ведерком сбегать? — Успеем, Галя, перед ужином сходим... Нам еще этот куль н а брать, и тот, и скорее к амбару, а то и дед нас обгонит! Слышишь? Д а где же она опять, где бригадир? — Галка! — Тут я. Ох, чуть в нору не попала страшенную, меж старых лесин, где бурелом... Голову можно просунуть... Может, лиса там? А еще с того же краю, где валежник и пеньки, только подальше, слышала я', как ко лотят. Д в а р а з а — «бум! бум!» — только тихо, потому что — да-а-ле-ко по хребту! Евдоким уж е было утвердил слоновый колот, примерился — хорошо ли, ловко стоит — и вдруг замер, держа сь обеими руками з а стержень, а голова его, прикрытая круглой барашковой шапкой, чуть склонилась к левому плечу: прислушивается. И я застыла с шишками в фартуке. И Галя, полулежа на куле с орехами. Только Федя, невдалеке, у своего колота, легонько усмехаясь, нетерпеливо поглядывал на Евдокима. — Ну и слух у тебя, Галка,— сказал , наконец, Евдоким .— За сох лым лесом колотят, вверх по хребту. Километрах в трех от нас. Интересно, почему же я не слышу! Только скрип ветвей, шелест в ближнем кусте, тихое шебаршение шишек в фартуке, Галкино легкое дыхание. И больше ничего не слышу! — Ну и что! — сказал Федя.— Ну, бьют шишку. Мало ли орешни ков, кроме нас. Вон лесник, Гомбоча, говорил: сотни тут рванулись в кедровник промышлять — год-то урожайный. Он присвистнул: — Ну-ка, колотушечка, пальнем! Эх, Федя, а еще друг называется! «Сотни орешников!» Р а зв е ты не догадываешься, к чему прислушивается Евдоким, кого он хочет услы шать? ...Снова вечер,— какой по счету, не знаю,— третий, пятый, сотый,— прохладная тьма опускается на нас сквозь ветви деревьев, все гуще она вокруг юрты, амбара, шалашиков. Не слышен резкий крик кедровок, не свистят бурундуки, забились в норы лесные мыши... Мы с Галей с ног валимся от усталости, и спину ломит, ломит — пе ред глазами все шишки да шишки — во мху, средь кружевных папорот ников, меж толстых листьев бадана, средь сплетений дикого хмеля. Н а
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2