Сибирские огни, 1965, № 002

Ему дана из рода в дальний род Смертельная и влажная теплица. Кочует зверь, шныряет в небе птица, Но в землю врос цветок Тююн-Боот. Огромные коричневые корни Вонзились вглубь, как лапы паука, И жизнь зовут тем жестче и упорней, Чем ниже склон поблекшего цветка, Отравленного ядом влаги черной, В котором гнев, безумье и тоска... Я долго не был в городе, ездил в родное село помогать старикам-родителям в их небольшом хозяйстве. Вернувшись в Омск, я сразу же посетил Антона Семе­ новича. Он, как всегда, приветлив, щедро делится новостями, показывает свои новые рассказы и рисунки. Особенной новостью, сообщенной Сорокиным, для меня было переселение Всеволода Вячеславовича из Кургана в Омск. — Здесь больше возможностей и работать, и печататься,— говорил Соро­ кин,— Вот посмотрите, какое предисловие написал он к моей книжке «Тююн- Боот»... Я взял небрежно скленные оттиски новой книги. Тот же рисунок Вл. Эттель украшал первую страницу, который уже раньше я видел у Сорокина. За грядой камней, в безмерное пространство, как бы на по­ кой, опускалось солнце; свет хорошо освещает череп с развернувшимся цветком розы. Под рисункок то же самое стихотворенье А. П. Оленич-Гненен- ко, а дальше на двух страницах напечатано «Вступление Всеволода Иванова», которое мне хочется привести почти целиком, сохраняя стиль и некоторые небреж­ ности языка: «Давно когда-то, бродя по тайге у истоков Оби, мне часто на берегах болот попадались крепкие и сильные на вид оранжевые цветы. Но когда я пробовал сорвать их — лепестки опадали и от них несло трупно-вялым запахом. Эти цветы мои товарищи-инородцы называли Тююн-Боот — шаги смерти. На днях я заезжал к Антону Сорокину — сибирскому писателю, тому Анто­ ну Сорокину, который именует себя кандидатом на премию Нобеля, гордостью Сибири, но от которого открещивается почти вся сибирская пресса. Антон Соро­ кин невнятным, тихим голосом, немного нараспев, читал отрывки из повести «Хо­ хот желтого дьявола». Длинные и гибкие фразы едкими, больными клочьями ту­ мана вились по комнате, опутывая сознание... Я смотрел на его хищный нос, резкие, острые глаза, и передо мною вставала большая покрытая пеной пасть издыхающего степного волка... Я с глубоким вниманием и уважением смотрел и слушал его. Потому что я люблю силу — мощный стебель и крепкие корни Тююн-Боота, а если цветок слаб и гнил — кого винить? В его лице — Сибирь хищников, ушкуйников, хитрая и знающая маленькие тропы (там, где вязнут другие), идущая с маленьким ножом на медведя, смелая и крепкая; и ничего нет удивительного — в том, что и разбой­ ник рассказывает, как убивал, как грабил, или как ему кого-нибудь жалко... И б . литературу сибирскую, пожалуй, даже мировую литературу, пришел такой раз­ бойник, который вздумал рассказывать о делах своих предков, и разбойник этот— Антон Сорокин. Вот почему мирные люди не выносят литературы разбойника старой Сибири, потому что произведения его дикие, своеобразные, как цветок Тююн-Боот, пахнут мертвечиной, и тяжело бывает, когда отойдешь от них. Когда посторонний чело­ век плачет над умирающим — хорошо и радостно видеть, но когда рыдает убийца^ над теплым еще трупом — серые пальцы ужаса ползут в душу. Цветок Тююн-Боот станет мифом.