Сибирские огни, 1965, № 002

И прежде, чем он успевает назвать себя, Iугадываю, вспомнив немногочисленные виденные фотографии: Николас Гильен! — Гильжен, — так произносят кубинцы. Признаться, я и не рассчитывал, что именно он будет моим собеседником — Гильен, один из крупнейших поэтов современности, многие стихи которого мои товарищи помнят наизусть! Поэт листает страницы журнала, интересуется, давно ли он выходит, каков тираж, кем переведены на русский язык стихи его собратьев. Наша беседа не­ сколько затрудняется тем, что Гильен говорит только по-испански и по-француз- ски, а на моем вооружении, кроме русского — лишь плохой английский. По сча­ стью, находится переводчик: один из работников Дома писателей. Я перевожу свои русские фразы на английский, наш помощник, подхватывая эстафету, — с анг­ лийского на испанский. Три языка нашей планеты, как бы взявшись за руки, об­ разуют мост — и слова дружбы совершают уверенное путешествие по этому зыб­ кому мостику. — Передайте большой привет писателям Сибири и всем сибирякам, —• го­ ворит Гильен. — Скажите, что номера журнала займут почетное место на полках нашей библиотеки. И еще одним «литературным» впечатлением нельзя не поделиться. Вспоминается старинный, еще испанской постройки, белый одноэтажный дом в рабочем предместье Гаваны. Мы не застали хозяина, но все в комнатах говори­ ло о том, что он только что вышел и сейчас вернется. Лежали в спальне нераспе­ чатанные письма и бандероли, в том числе и пакет из Советского Союза —■из журнала «Москва». Хозяин дома не любит, если кто-то другой вскрывает вместо него почту, — пояснили нам. Только даты на штемпелях, если приглядеться, говорили о том. что эти письма и бандероли пришли не сегодня, а три года назад. Революционная Куба бережно хранит память об Эрнесте Хемингуэе — писа- теле-гуманисте, большом друге кубинцев. В дом входить нельзя — можно только заглядывать в окна. И это, пожалуй, хорошо. Чувствуешь больше искреннего волнения, чем в иных наших домах-му- зеях, где стеклянные витринки с фотографиями и рукописями стоят рядом с се­ мейными кушетками, где кресла перетянуты тускло-золотыми шнурками, а на письменном столе запрокинулась табличка: «Руками не трогать!» Охотничьи трофеи — головы и шкуры львов и антилоп, убитых писателем во время путешествий по Африке. Свешивающиеся до самого пола оригиналы афиш, возвещающих о выступлениях знаменитых тореадоров — многие из них были друзьями Хемингуэя и часто навещали его дом. Кнкги, книги, книги — вез­ де, даже в ванной комнате — небольшой стеллаж. Уютный рабочий кабинет, в ко­ тором Хемингуэй никогда не работал. Другой кабинет — с оригинальным, кра­ сиво изогнутым столом, за которым он тоже никогда не работал. Рядом с домом, в одном из трех этажей башни, специально построенной женой писателя, чтобы обеспечить ему «творческое уединение», — тоже небольшой кабинет. И там Хе­ мингуэй тоже никогда не работал — он не переносил одиночества, жаловался: «Здесь я чувствую себя узником»... А работал он — буквально «на тычке», в маленькой спальне, стоя босиком перед старенькой пишущей машинкой, водруженной на книжный стеллаж. «Се­ годня я хорошо поработал, — сказал он однажды близким. — Написал сто два­ дцать слов...» Хемингуэй был, оказывается, человеком огромного роста — почти два мет­ ра. И под его пишущую машинку подложена, чтобы удобней было, толстенная книга. «Кто есть кто», — есть такой справочник, регулярно выпускаемый в Сое диненных Штатах. «Кто есть кто», иначе говоря, какой пост занимает человек, чем владеет, какой суммой оценивается его состояние. Мне показалась символичной роль, выполняемая этой книгой в доме Хемин­ гуэя — только подставкой для пишущей машинки и быть ей тут! Потому что из