Сибирские огни, 1965, № 002

Митинг начался в девять часов вечера, при свете прожекторов. На Кубе все подобные митинги начинаются поздно: раньше нельзя — жарко. Но, говорили нам, люди, стоящие в первых рядах, пришли на площадь за несколько часов до начала, сразу после работы. Они ждали Фиделя и встретили его горячими апло . дисментами. Когда премьер-министр в своей неизменной солдатской форме, в глу- ■боной защитной фуражке с матерчатым козырьком появился на трибуне, невысо­ кая седая женщина шагнула к нему навстречу, обняла, поцеловала... — Мать Камилло Сьенфуэгоса,— шепнул сосед. Камилло Сьенфуэгос! Его молодое лицо, окаймленное черной бородой, мы видели на портретах едва ли не чаще, чем самого Фиделя. Он был из торговцев, Камилло, — одна из музейных фотографий так и запе­ чатлела его, молодого, еще безбородого, за прилавком в небольшом магазинчике, предлагающим новый костюм очередному покупателю. Ему было приуготовано спокойное и обеспеченное будущее, но он предпочел полную тревог и опасностей жизнь революционера. Он стал ближайшим сподвижником Фиделя. Он был плохим оратором, Камилло,— но на первом митинге в Гаване после . победы революции Фидель, волнуясь, не раз оборачивался к нему: — Я правильно говорю, Камилло? Он погкб вскоре после революции: полетел на маленьком самолете в провин­ цию Орьенте с инспекцией в один из военных округов, командующий которым был обвинен в измене, а на обратном пути самолет исчез в море. Так и неизвест­ но до сих пор, была это авария или диверсия. Но ежегодно в день гибели Камил­ ло кубинские девушки бросают в океан цветы — в память о нем... А над площадью, между тем, сияют прожекторы, и вот уже второй час гово­ рит Фидель. Люди слушают его с глубоким вниманием — и, вместе с тем, как-то •очень по-домашнему: одобрительно смеются, когда оратор, критикуя кого-то, по­ падает «в точку», дружно аплодируют, выражая согласие с какими-то предложе­ ниями, вставляют реплики. Речь мне переводят, конечно, из пятого в десятое, но ясно одно: «общие фразы» занимают в ней ничтожно малое место, речь конкрет­ на, посвящена конкретным и, видимо, наболевшим проблемам хозяйственной жиз­ ни страны. Фидель закончил, по традиции, словами: «Родина или смерть! Мы побе­ дим!» — и тотчас покинул трибуну. Заключительные аплодисменты были бурными и продолжительными, но, я бы сказал, тоже какими-то дельными: без восторженного надрыва и выкриков. Из динамиков полилась мелодия «Интернационала» — и в следующую минуту уже вся площадь пела, взявшись за руки, международный гимн пролетариев... Может быть, мои впечатления недостаточно глубоки, но, мне кажется, они позволяют сделать вывод: отношение к Фиделю на Кубе — это не культ лично­ сти, каким довелось его знать нам. Ведь, осудив чуждое природе социализма явле­ ние, мы не подняли тем самым на щит теорию «безличия», этакой «безгеройной толпы», не отрицаем права революционного руководителя на авторитет, завоеван­ ный в настоящей борьбе и работе! И лишь один беспокоящий штришок остался в памяти — может быть, в силу все той же болезненно обостренной чуткости к определенным вещам. Вот мы снова стоим у таблички на улице города Сьенфуэгос — этот город назван не в честь Камилло, как можно было бы подумать. Просто «однофа­ милец». «Это твой дом, Фидель...» Хорошая надпись! Но — как бы это сказать? — все-таки я предпочел бы увидеть эти слова, начертанными от руки, пусть неровными, неуклюжими буквами, так, как написа­ ны революционные лозунги на стенах рабочего района Луйано в Гаване! А здесь — аккуратная жестяная табличка, да еще и не первая к тому же: мы стоим уже около другого, соседнего дома. А позднее, в другом городе — старом Тринидаде, самом старом на Кубе, где в центре запрещено движение автомашин и трава про