Сибирские огни, 1965, № 002

И еще, пораньше до того,— пыльная улица родного городка, б оль ­ шущая кухня, деревянный выскобленный стол, посреди него — о гром­ ная кастрюля дымящейся картошки, а на блюде — укроп, петруш­ ка, хвостатый лук, и еще две деревянные солонки, и вокруг стола живым частоколом вся папина семейка! Какие сейчас стихи в твоем сердце, папка? И неведомо откуда — из-за реки, из-за хребта, из-за сосновых и кедровых лесов, — оттуда, из далекой дали, — оттуда, оттуда хлынуло давнее и хорошее... И я поняла вдруг, что я совсем уже взрослая... — Ешьте, доченьки, — потчует Иннокентьевна. — Галка-то без еды и питья выскокнула, все к книжкам з апоздать боится! Ешьте... У нас как — сегодня зайчатина, завтра медвежатина, послезавтра кабанина, г гам, глядишь, и самого Артюху моего кто съест... Без малого шестьдеся! годков пробросал, дьявол, а все в молодых, все бы ему в тайгу, а я ем\ потом ревматизму в пояснице растирай! Артем Федосеевич посмеивается, а ведь верно, — прихварывает он, и хотя и бригадир, а за него сейчас Евдоким ,— и в поле, и на фермах... — Ну, что ты, Нила, закручинилась? — спрашивает Артем Федосе евич. — Или кто обидел? — Да нет, просто так. Вот книги наши в тесноте. И в читальне если пять человек соберется, то все локтями друг о друга... — Просто, папочка, неудобно! — поддерживает Галка, похрусты пая заячьей ножкой. Нижняя губа у нее потолще и вся в золоте масла.. — Верно, неудобно, — соглашается Аргем Федосеевич. — Придег ся во дворец переселять. И школу, и Нилу Быстрову с главной помощницей! Он усмехается, и только теперь я вижу, как он постарел, как уста.: как болен, как наросли морщины у губ и ка к тяжело ставят его руки кружку и достают кисет... Они дружно закуривают — Артем Федосеевич толстую цигарку, покороче, Иннокентьевна — длинную и тонкую. А мне все же обидно конечно, бедноватый наш колхоз, но такой хороший человек Артем Фе ­ досеевич — зачем ему эти непонятные шуточки: «дворец», «переселять».. — Что это вы т ак скоро? Ну, ну, не сердись, Нила, на старика... Спасибо, что почаевала у нас! Галка, приводи-ка свою начальницу обедать! Невдалеке от переправы нас нагоняют шум, треск, ля з г — ясное дело, Федюнька на своей полуторке! Рядом с ним — Нюра Москалева. А в кузове сыпучая гора чистень кого беловато-желтого овса. Федя чуть проехал за лиственницу, что как веха к переправе, и тормознул. Высунул длинную кудрявую голову: — Слушай, Галя, ты чи Быстрова, чи Красноярова? — А я, братик, дома Красноярова, а в библиотеке Быстрова! Нюрино строгое неулыбчивое лицо повернуто ко мне, — я вижу Нюру сквозь полузасыпанное заднее стекло кабины. И я читаю на ее лице: «Подойди же, подойди!» Я медленно обхожу машину, и вспоминаю те дни на ферме, когда доярки сторонились меня, а Нюра все поняла и жалела. Хоть и верили, что не моя вина, что я, как стрельнула, больше уж не стреляла, а все ж — не надо было мне на охоту, из-за меня вышла су­ толока и неразбериха! И зачем только я выскочила, зачем помешала Феде помочь Евдокиму... Сколько ночей не сп ала и все видела Евдокима с раскинутыми руками с чьей-то пулей в плече... Эх, если б не Галка, не Артем Федосеевич, если б не Нюра, если б не сам Евдоким... «Пусть сдуру выскочила, прямо на кабаньи клыки, пусть — надежная она, верное сердце...»