Сибирские огни, 1965, № 002

ночь и вскакивал сразу, только проснувшись, и уже он или на Чикое или у колодца из ведра себя поливает... Федя поглядел на Евдокима, придержал дыхание и кивнул м н е «Ну, что я тебе говорил! Ладненько все... И вообще! Поехал я...» И тихо, тихо, точно на руках, стронул машину, а как отрулил к сель­ магу, подале, мотор взревел быком, и машина бешено, чуть не кувыр­ каясь, помчалась к переправе. Ишь, Кланя его там ждет! А я постоял, постоял, походил, походил — по дому, по двору, и все у меня ноет внутрях, будто не то поел; что мне делать, на что решить­ ся? — и то передо мною глаза Григория Иваныча, то гладкие щеки Бу ­ тырина, то Нюру вижу: «На сколько это вы доярок обдурили, а?» А Евдоким проснется — что я ему?.. К Артему бы пойти, все бы ему выложить, он или дома, или у тр ак ­ тористов, что пары перепахивают в Кукушкиной пади. А еще лучше к Таисии, на птичник, пусть несмышленной угей обзовет, пусть хлестанет, да ведь присоветует, родная ведь душа... Дверь, чтоб не скрипеть, я не прикрыл и пошел задами, через ого­ род, а там тропочка, березняк — и озеро. Пошел-то пошел да вернулся. З а бекасиком вернулся. Он у меня в старой кадушке возле баньки, у края огорода, спрятан был. А чтоб ему одному не томиться — рядыш­ ком, в тряпице — огурец, луковица и зачерствелый пирог с черемухой Нагнулся я над той рассохлой кадушкой, прихватил бутылку и упер­ ся глазами в приоткрытую калитку. И вижу: пестрый зонтик, тонюсень­ кие каблуки, юбочка одуванчиком и все вместе называется Катя К\- зеванова. Быстрым манером проскочила в калитку. И на крыльцо. Постояла, поогляделась. Лицо шальное, а в волосах растрепанных и на юбочке — листья таволожки, что напротив дома: в кустах караулила, пока я уйду Откуда ей было знать, что я за бекасиком вернусь! Я руку с тем бекасиком в кадушке держу , будто там кто уцепился за нее — разогнуться боюсь, дыхнуть боюсь, в горле запершило... Тут Фиса Горчакова вышла с ведрами к колодцу — один у нас коло­ дец на два двора. Мне и задами нельзя и в калитку нельзя. Пригнулся хомутом и — за акацию, под окошко Евдокимово. Глянул на сына одним глазом: спит, не шелохнется. Ну, парень, идет на тебя самое главное ис­ пытание... А я тут что могу? Присел на завалинку, бекасик мне руку холодит, сейчас бы при таком переживании самый раз откупорить, хлеб­ нуть, а не решаюсь. Приж ал бекасик к огурцам — пущай пока перезна­ комятся! — и сижу... Фиса голоногая — обратно с полными ведрами.. Акация — не выдай, завалинка — не скрипни, бекасик — не звякни ,— нет, не заметила соседка, что Макарычев, как вор, около собственного дома. И ее, Катю, не приметила... И не вижу, упрятавшись, а слышу, как в сенцах скрипнула дверь и Катя каблучками, будто гвоздики в половицы забивает, прошла в большую комнату. Ну, чего тебе, Катя , надо — после всего, что было, чего вам еще, Кузевановым, от сына нашего? Слышу, к кровати подошла. Рассматривает. Долго ж стоишь, а все не окликнешь! И не надо! Погляди, пойми все, и воротись обратно, туда, откель пришла. И вдруг слышу почти неслышное, легкое: — Евдоким... Тихо. Не отзывается. Спит. Крепко спит. Как раньше — мальцом, парнишкой... Вот видишь, Катя, примолкла ты, не кликнешь второй раз, совестно будить. С собой борешься, уйти или не уйти. Лучше б ушла.