Сибирские огни, 1965, № 002

А Нила, верно, притихла — опустила голову на руки и спала, будто не дышала; в волосах у нее запуталась соломинка, точно решив, ра з она желтенькая, то ей тут место в Нилиных волосах. Глядел-глазел на Нилку, и меня потянуло ко сну. Я сдвинул кепку на глаза и, чуть дивясь, сквозь дрему услышал, как по-комариному з а ­ свистело у меня в носу; но сторожкость победила, и я, когда заговорит Евдоким, тут же проснулся. — А мне почудилось, ты спишь? Я хотел было ответить, думал — меня он, а ответила Нилка: — Нет, не сплю. — Боишься? — Не знаю. Я ка к в театре перед открытием занавеса. Что увижу— не знаю. — Бывает в этом спектакле, что актеры на публику бросаются Прямо со сцены. Она тихо засмеялась . — А я-то д умала — свииюшки как свинюшки. •— Секач, как озвереет, собаку, словно тряпицу, напополам. С мел* ведем и то бывает легче. — Я стрелять умею. У меня значок. И потом ты и Федя. Я с тобою совсем не боюсь. Евдоким опять прижался глазом к щелке. — Тихо пока. Месяц все выше и будто разгорается. Поле ка к в сне­ гу от света... То, что ты сейчас сказала, мне уже говорили когда-то. — Что ж, правильно говорили. Услышь еще раз. Евдоким помолчал и потяжелевшим голосом сказал: — А теперь мне говорят, что я тюремная сволочь. — Это не она. Это он. — Защитница! Что ты о ней знаешь! — Я с тобой была. Я слышала. Она не сказала этого. — Ты посмотри, Нилка: светло, как днем. Все поле насквозь видно Что за месяц сегодня такой! А дьяволов все нет. Может, и не придут? Она поглядела в шелку и снова улеглась. — И еще он про батю. Завтра ж на молокозавод поеду. Ну, батя, держись, если правда Кузеванова... все брошу, уеду. Забьюсь в щель Не надо мне людей! — Не верю! Не сделаешь ты этого! Не верю! Евдоким сел и наклонился к ней, — я из-под кепки видел — так близко были их лица, что и паут не пролетел бы меж ними, — молча глядели друг на друга. Евдоким — хмуро, напряженно. Нила — спокой­ но, открыто. — Тебе, Нила, есть ли восемнадцать? — Мне? Ты смеешься — мне скоро девятнадцать, сразу после но­ ябрьского. — Ну и что. Мне все двадцать три. А я лет на сто тебя старше — Какой счастливый! Живого Тургенева видел! Я чуть не прыснул. Кепка у меня как жи в ая по лицу плясанула: — Ну, ты, ребенок! Отшутилась! Вот ты скажи, — Евдоким снова кинул долгий взгляд на поле, — не по-книжному, а из своей головы, по- своему скажи: для чего ты живешь? И ты, и я, и Федя, когда он кепкой не накрыт. А Федя под кепкой лежит, не шелохнется, чтобы их разговор не спугнуть. И про кабанов забыл. Нилка вздохнула, провела рукой по веткам, будто там слова иска­ ла, опять вздохнула. — Вот так и с к ажи ему сразу!.. Не знаю. Во-первых, я люблю кни