Сибирские огни, 1965, № 001

Итак, поздним ноябрьским вечером мчался я попутной машиной из Ямаровки в низовья Чикоя, понимая, что это бегство, но утешая себя тем, что хоть и не засяду я там за свой роман, но, может быть, съезжу не зря — вдруг в селе у Прокопа Петровича услышу редкостное словцо, или споют мне по-своему, по-особенному, свадебную казачью песню, или — все случается! — попадется мне на прадедовском голбце руко­ писная книга из разоренного Чикойского монастыря! Все-таки, пища для романа!.. Я спрыгнул с машины на повороте к хребту, куда ехали мои попут­ чики, поблагодарил добрых людей и пошел дальше, древним Чикойским трактом. Ночь была ясная, светлая, морозная; небо полно ярких — словно бы застывших — звезд: сквозь синий студеный воздух белыми шапками глядели сопки; продолговатые зароды сена были похожи на желтые из­ бы с белыми крышами; от побелевшей реки тянуло свежим, молодым дыханием; звенькал еще живой, укладывающийся в берегах лед; сухим, осторожным и мгновенным треском отвечали реке ветви деревьев... Я прошагал по твердой и звонкой дороге часа полтора. Сопки вдруг отступили, падь расширилась, дорога круто повернула вправо, в глубь долины, и уткнулась в поскотину. Длинная, неведомо куда уходящая улица охватила меня темно­ той, тишиной, безлюдьем. Темные, прикрытые ставнями, окна. Наглухо запертые калитки. Черные руки корявых сибирских яблонь над ограда­ ми. Одинокий отстук моих шагов по пустынной мостовой. Хоть бы соба­ ка тявкнула! Ни одного огонька, кроме холодного света звезд, ни единой живой души! По тракту и то веселее было идти! Я уже прошел десятка два калиток и никак не мог узнать дом Про­ копа Стегина — «узенький такой, обо два окна, под железом...» Не стучать же во все ворота подряд! Внезапно улица оборвалась — передо мною открылась площадь. Посреди площади стоял единственный освещенный в селе дом. За ним и вокруг него — тьма, покой глубокой ночи, безмолвие, тихое звездное небо, замершая до утра в снах и в бессоннице жизнь... Я подошел поближе. Свет из замороженных окон падал слабый, мутный, молочножелтый — но все равно — свет! Над крыльцом, освещаемая пятнадцатисвечевой лампочкой, серела в электроморозной дымке вывеска: «Сельский клуб». Вот оно что! Концерт заезжей эстрадной бригады, или кинопере­ движка, или затянувшееся колхозное собрание. Тут уж, ясное дело, со­ бирается все село — с грудными детишками приходят! Я потянул на себя обитую рогожей тяжелую дверь, она, скрипуче вздохнув, отвалилась, и морозный пар, клубясь, хлынул впереди меня. Я вошел в помещение. Это было тесное и грязноватое преддверие клубного зала. Здесь пахло кислой овчиной, валенками, прогорклой махрой, чело­ веческим потом, бензином, соломой—всем тем, чем пахнут фермы, маши­ ны, поля, мастерские, избы, — всем тем, чем пахнут люди, пришедшие с работы или из дому. Двухстворчатые двери в зрительный зал были раскрыты настежь, их не было видно, они были вплотную прижаты к стене и заслонены стоящими в проходе людьми, — я увидел неподвижно обращенные ко мне спины и затылки, полные сосредоточенного, тяжкого внимания... Непроницаемая живая стена из полушубков, стеганок, курмушек, полу­ пальто, курток, фуфаек.