Сибирские огни, 1965, № 001

хотел возвратиться домой и после моего приказа из последних сил т а ­ щился следом за мной. Видимо, он понимал, что нам будет трудней, ког­ да мы останемся для прикрытия лишь втроем. Мы уже подходили к линии фронта, к Крымской, когда самолет Островского задымил еще сильнее, и я категорически приказал пилоту прекратить выполнение задания. С таким самолетом не годится заби­ раться за линию фронта, идти в море, хотя, по-человечески, мне было жалко Островского — он так рвался в полет. Над Цемесской бухтой и сейчас, к вечеру, не утихали бои. В воздухе, выше нас, ходили «Яки», «Кобры», на нашей высоте мы встречали и ви­ дели на параллельных курсах большие группы наших бомбардировщи­ ков, штурмовиков. Такого количества наших самолетов одновременно в небе я никогда еще не наблюдал. Наша «кучка» стиснулась поплотнее и продолжила свой путь к цели. Я перестал думать об Островском,— по моим расчетам он уже должен был быть дома. «Мессершмитты» пытались помешать нашим бомбардировщикам выйти на балку, но мы отбили их. Сбросив груз, «пешки» опять вышли на море для разворота, опять на них сразу же напали с высоты враже ­ ские истребители. Крюков отразил их нападение, я перехватил пару «Мессеров», прорывавшихся к нашему отстающему бомбардировщику. Атакуя и выхватывая свою машину из-под трасс «Мессершмиттов», я по- чему-то снова вспомнил об Островском. Он по-прежнему шел с нами, чтобы разделить эту опасность, это напряжение. Только после несколь­ ких сердитых повторений приказа он нехотя повернул обратно. И хоро­ шо, что не дерзнул идти дальше, ему бы несдобровать. В это время еще один «Мессер» подкрадывался ко мне. Я увидел его так близко, что отчетливо различил пушки над крыльями. Это «Ме-ЮЭ Г-2»! — промелькнула мысль, и я резко бросил свой самолет мимо его трассы. «Мессершмитт» пронесся надо мной... Моя очередь оказалась удачнее. Мы шли домой. Перед глазами, в памяти оживали трудные момен­ ты боя, и я снова подумал об Островском. В следующий вылет я возьму его с собой обязательно. Он ведет свой личный счет мести врагу. «Моя биография не позволяет мне сидеть на аэродроме»,— говорил он не раз, просясь в бой. Я не увидел на стоянке самолета Островского. Техники, у которых я спросил о нем, ничего не слыхали, не знали. Я бросился к телефонам. «Будь моим приемным сыном»,— так сказал я ему почти год тому назад, когда Островский получил письмо из Подмосковья, в котором го­ ворилось о расстреле фашистами его родителей и всех родных за уча­ стие в партизанском движении. Теперь я переживал его отсутствие, как потерю близкого, родного человека. Я уже корил себя за то, что не з а ­ ставил Островского возвратиться сразу, увидев дымный след за его са­ молетом. Но в глубине души я был горд и рад за него: столько пережиа за свою короткую жизнь, Островский и на этот раз не проявил ни тени страха перед врагом, перед опасностями. Телефоны молчали. Мысли о юноше, чье горе и желание отличиться в бою я хорошо понимал, не дали мне этой ночью уснуть. Утром рано я был на аэродроме. Ожидал звонков. И в полк позвонили. Глухой голос, казалось, из неимоверной дали, сообщил о том, что летчик 16-го гвардейского полка Островский похоро­ нен у Кубанской станицы. Его самолет настигли немецкие «охотники» и подожгли. Летчик выбросился на парашюте... Истребители прострелили парашют в воздухе. Значит, расстреляли в воздухе, падающего, безоружного... Мне при­ ходилось не раз видеть спускающегося на парашюте немецкого летчика.