Сибирские огни, 1965, № 001

комнате, а бабка на ночь в старую избу уходит, не хочет здесь, но и мама внизу не услышала — как он умылся, как поужинал, как спать лег на ди ­ ване в столовой. Утром папа поднялся ко мне, разбудил. Я думала — сейчас начнет про институт. А папа про другое: папа про Евдокима. — Был он тута? — Нет, не был. — А ты?.. Слетала туда? — Нет. Он походил, мягко ступая в своих ичигах: — Ну и хорошо... И правильно. Ни к чему. Ну, а с ученьем? Прова лила или как? Да уж вижу, что худо. И что с тобой? Способная, на ино­ странном читаешь, и времени было хоть отбавляй... Я сразу насчет города, насчет Зайчика, насчет денег. — Нет, Катя. Ты отцовы деньги не пересчитывай. Я на тебя, самг знаешь, не жалею, только сорить зря не дам. В кедровник поедешь... Спу­ скайся давай. Я все разъясню... И, пока завтракали, разъяснял: шишки уродились туча тучей, на ба* зе в лесу он все поделал, что надо: колоты в порядке, мельницу подпра­ вил, кули завез... Нынче надо всей семьей, — не нанимать же людей! — если не разгибаясь — кулей сто-полтораста за месяц намахать можно... Аркашку как в прошлый год захватим, ничего, что мал, пусть ловчится, пусть шишку подбирает... И чего он у вас такой запаршивленный? — А кому за ним ходить? — отрезала бабка. — Ты с Сергевной орехом торгуешь, Катя в этих — в институтах... Кому сопли за ним под­ бирать? Растет диким побегом... Или мне с колхозом последнюю нитку обкусить? — Ладно тебе! — отмахнулся отец. — Освободим... Ты здесь как хошь... колхозничай! А нам так бы управиться, чтоб до воскресенья на таборе. Давайте, бабы, беритесь попроворней за одежду, за харчи... Хорошая жизнь мне выпала — вместо города, вместо театра и ве­ селых загородных поездок,— пожалуйста, в кедровник! Целый год руки в смоле будут! Не могут без меня! И Зайчик подумает бог знает что! — Ты, Катя, губы не поджимай,— ровным голосом сказал отец.— Дело общее, семейное... Зонтик и каблучки для города побереги... Тебе ж те деньги потом сгодятся! И пошла у нас горячка: утрами стряпня шанег да сушка сухарей, вечерами — починка ватников, штопка носков, подбивка подметок. Без веселья крутимся, не то, что раньше, а крутимся. Носу из дому не пока* зываем. Аркашке одному праздник — про улицу и речку забыл, не гля ­ дит дичком: рад-радешенек, что в тайгу берут, шишку бить, липнет ко всем с помощью — то в кухню, то во двор, то ко мне наверх... Пришел последний вечер. Назавтра отец наказал встать в четыре утра, выйдем на тракт .ловить попутную машину до Малханского. Последний вечер... Вернусь ли в Мураши? Нет, не вернусь: надо бы так, чтобы из кедровника прямо в город... А сейчас, сейчас — еще разо­ чек—последний, может, — пройдусь вдоль Чикоя, подышу холодком ре­ ки, зябким, вянущим листом березы и черемухи... Как я очутилась в том конце Мурашей, когда успела пройти темную длинную нашу улицу и почему стала за толстым тополем на берегу про­ тив дома Макарычевых и смотрю на прикрытые ставнями окна — сама бы себе сказать не могла. Смотрю и смотрю в незрячие окна будто сей­ час вспыхнут, оживут они и оживет во мне прошлое, дрогнет теплом серд­ це и освобожусь я от Кащеева плена... Хлопнула калитка, и я затаилась, приросла к гладкому тополиному стволу, — листья и вода и то дышали сильнее меня.