Сибирские огни, 1965, № 001

Сам хохочет, над собой же, и над теми, кто ко всему всерьез, и будто и с меня пушистой щеточкой тяжесть и тоску сметает. Когда он попытался меня обнять, а я руки его отвела, он даже ни­ чуть не обиделся! «Ну и силушка! Только вот что, Катя: и умная ты, и красивая, но де­ ревня в тебе сидит, как копоть на кастрюле! Пообчистись! Приглядись к городским девочкам!» Долго я ему не говорила, что мы и в колхозе и не в колхозе. Про Ев­ докима я решила — вовсе ни слова не скажу. Мое это, и только мое. А когда он узнал, что отец скорее орешник, чем колхозник, то даже чему-то обрадовался: «Зря от меня скрывала. И отец твой тоже на волнах и то­ же с умом. Главное — не дерись с эпохой. У камбоджийцев есть поговор­ ка: «Яйцу не надо драться с камнем». Зачем? У нас скорлупка хрупкая, тонкая, зачем нам на глыбу ломиться? Мы ее обойдем, она, эпоха, груба ;а неповоротлива, и шевельнуться не успеет, а мы уже обошли. И, что смешнее всего — никто и не заметит, что мы по жизни крутим-колесим... Чудачка, у отца твоего капиталец водится, а ты в институт не можешь лопасть!» Я не сразу поняла, о чем он. Когда на другой год отец приехал во зремц экзаменов, — Зайчик был на первом курсе, а я сдавала во второй раз, — они очень друг другу понравились. Выпили вместе, без меня, а лотом отец мне говорит: «Хлипкий, а водку хлобыщет, что лошадь на во­ допое, мозглявый, а сальце трескает не хуже, чем лиса куренка... Дель ный парень, до того продувной, что и пылинки на нем нет. Этот, коль при­ дется, иголкой в солому юркнет. Обещал помочь... Ты с ним ладь, когот­ ки от себя отводи, а ладь...» И хотя было что-то оскорбительное, темное в том, как хвалил отец Зайчика, но ведь — со мной Коля всегда был хорош, ласков, учил ме­ ня, водил в театр, познакомил со своими друзьями, покупал мне «Жур­ нал мод» и даже выбирал мне платья — и всегда к лицу и по фигуре. ...И вот Евдоким, и все, что было у нас с Евдокимом, все ушло куда- то, все холодным дымком покрылось, стало чужим, ненужным... И кружки с пахучей смородиновой моховкой, и дощатый плотик на Хилкотуе, и саженный медведь, от которого я защищена Евдокимовым плечом и ружьем, и шалашик в гуще кедровника, в котором мы лежали рядышком — голова к голове, и теплое надежное молчание Евдокима. Две во мне Кати живут. Одна Катя правильно думает и все понимает, а другая — делает все по-своему, как ей лучше и как другим хуже, потому что очень она сама себя любит. И в этом я себе самой призналась, когда не ответила на письмо Евдокима. Но и в педагогический я не попала — и зачем я поступала в педаго­ гический? Это когда все дети сторонятся меня, и даже Аркашка, если я хочу зашнуровать ему ботинки или застегнуть пуговку на лифе — бежит от меня за дверь: «Всегда ты рывком и щипком, у тебя не руки, а крю­ ки». Но Зайчик уговорил: в пединституте есть у него свой человек, все устроит и денег не так уж много возьмет, «ты не волнуйся, давай-ка луч­ ше гульнем». И мы с Зайчиком ездили за город, катались по Ангаре, гу­ ляли во всех иркутских ресторанах, просто замечательно, как он умел тратить и свои и чужие деньги! В общем, на этот раз я недобрала уже целых три балла — когда ж было готовиться, а «свой человек» то ли испугался, то ли не мог, то ли денег было мало ему. «Ладно, сказал Зайчик, эти деньги не вернешь, по­ езжай к родителю, еще деньжат выцарапай, а я тебя устрою в Дом моде­ лей. С твоей-то внешностью тебя разом возьмут. А той осенью поступишь в финансово-экономический, там дело верное, и профессия чистенькая,