Сибирские огни, 1965, № 001

Катю. И про отсидку. И зачем ей, девчонке этой, в Мураши! Будто нет других сел на Чикое! — Вам-то в Мураши, а мне, может, и не в Мураши. Мне, может, на Колыму или в Голодную степь! Она перехлестнула полотенце через плечо и долго молча смотрела на меня. Не с обидой, не с жалостью, не с испугом, далее не с вопросом, а серьезно и внимательно, как, бывало, смотрела на меня докторица в тю­ ремной лежалке. «Что, мол, парень, с тобой, где у тебя что завелось?» «Да я тоже в Мураши, просто пошутил я, конечно, в Мураши»,— вот что было у меня на вдруг стянувшихся губах, но дурь моя на вожже эти слова держала... Закрайки губ у нее чуть дернулись в усмешке, она повернулась и ушла в свою комнату. И я увидел, что волосы у нее на затылке расчеса­ ны надвое, как у школьницы, а тонкие колечки еще не обсохли и вьются над шеей, а шея покрыта светлым загаром, точно как у молоденького кедрового орешка... Я пошел к себе, сел за дощатый стол, прикрытый тонкой прозрачной клеенкой (раньше, в те давнишние времена, голый был!), вынул из узел­ ка пшеничную булку и полкруга вареной колбасы, ломанул по куску от хлеба и от круга и давай жевать. Есть не хотелось, а я сидел и жевал, словно надеялся, что от этого полегчает. А за переборкой не слыхать ни вздоха, ни шороха,— что она там, девчонка, делает? И чего это я на нее напустился? Наплел насчет лошади, сгрубил насчет Мурашей. Она-то передо мною чем виновата? Д аж е не спросил: кто она, да зачем в Мураши! Вдруг меня колотнула мысль: я тут хлеб с колбасой наворачиваю, а она, может, голодная. Худенькая из себя, не видать, чтоб досыта корм­ леная! Я уже встал, чтобы постучать в переборку, и тут вдруг, сквозь тусклый свет клеенки, увидел на столешнице перочинный вырез: «Е и К» — неровные, затянувшиеся, как раны, буквы... Евдоким, Катя. И все во мне остановилось. Долго так сидел я, с недожеванной корочкой во рту... Но вот от моста через Чикой зафурчала машина. Не от Попереч­ ной, не от Малханского хребта, — от Чикоя, с низовьев — наша, кол­ хозная... Я кинул недоеденную краюху в тряпицу, узелок наскоро затянул уг­ лами и чуть не скатился по крутой, шатучей лестнице на крылечко. Ворота уже были растворены, и сам дед Мартын в длинной до колен рубахе поверх исподних, босиком, всклокоченный и мятый — когда ус­ пел он выскочить? — придерживал одну из створок. — Ну, ну, леший, столбы мне не свороти! Весной чуть в самый дом к самовару не вперся! Ясное дело — Федька Краснояров! Машина лихо въехала, лихо сделала по двору полукольцо,— в са ­ раюшках заквохтали куры,— лихо развернулась и, крепко встряхнув­ шись, как медведь от пчелы,— стала у крыльца. — Я говорю: леший! — сказал Сенотрусов, не закрывая ворота, про­ шел на крыльцо и юркнул в прихожую. За опущенным стеклом кабины я увидел медное, узкое и удлиненное Федькино лицо. Он обалдело глядел на меня. — Так я за тобой, что ли? Ты Евдоким или не Евдоким? Или у меня с дороги чертовщина в глазах? — За мной, допустим... Здорово, Федюнька!