Сибирские огни, 1965, № 001

так? Всегда бесшумный, никаких следов, а ведь идет своим путем, как кабан идет — не своротишь! Неужели ничего не переменилось в нем? Такое ж е круглое лицо — оно вначале кажется добродушным, а присмотришься — серое и жесто- кое, а глаза — вроде тихие, неприметные, светло-голубенькие, а там вглянешься — что-то кабанье, дикое, настороженное... Такие ж зыбучие, легкие движения — не то приласкает, не то прибьет! И голос тот же — спокойный, незадеватистый: «Ты, мол, по-своему, а я по-своему, и не ширься!» — и весь он — неуловимо, безобидно опасный... Мне стало невмоготу лежать. Разбередило все внутри, будто кто туда головешку сунул... Эх, сейчас бы к островку, против нашей фермы, за куст облепихи, и сунуть бы голову в быструю, обжигающую чикой- скую струю. Я обвязался полотенцем, как кушаком, и вышел на скрипучую пло­ щадку — она шатнулась, как паром, — подошел к перилам. Неужели это все снова мое, — все, что впереди, и все, что наверху, и все, что подо мной... Эта влажная бело-сероватая дымка, что обволок­ ла всю широченную падь до дальних сопок — моя! Острова, протока, отмели — мои, и мои эти низкие, будто в воде плывущие луговины! Вон пастух погнал стадо из Кочена за ивняки, на пастбище, а селения по Чи- кою — вон там и вон там — сами точно скучившиеся коровенки на дым- чато-зеленом лугу, и это все — мое, мое! Помню, в первый мой тюремный день, рыжеседой костистый ворюга спокойно кивнул мне на кусок хлеба, выданный утром: «Это, чижик, кровная птюха — кто возьмет, тому здесь хана!» Кровная птюха... Нет, не горький тюремный хлеб — вот она моя кровная птюха — облака, луга, зароды, березы, воздух, вобравший в себя тугие запахи кипрея, голубицы и хвои! И меня остро, тревожно, рывком потянуло в Мураши — может, за три эти года первый раз шевельнулась мшистая глыба! И такой теплой близостью надвинулось детство — травами, сеновалом, шиповником- «шипишкой», диким абрикосом-«тырлэшками», косьбой, мамкиными пальцами в брызгах коровьего молока — и бог знает еще чем! Хорошо же как! Я стянул рубаху, взял брусок стирального мыла и давай себя ополаскивать, аж рукомойник запыхтел, — обтерся и снова к перилам... Ох, хорошо! — Вот так да, водички-то в умывальнике ни капли! Я обернулся, стал спиной к перилам. Откуда взялась в «Старом кедре» эта девчонка! — в синем легком платье, в тапочках на босу ногу, с полотенцем через плечо. Стоит, чуть ссутулясь, и прищуристо смотрит на меня, как будто за моими плечами солнце. И еще — будто чего-то ждет от меня. Ну-ну, воды, верно, нет в рукомойнике — всю я выплескал. Ладно, девчонка, будет тебе вода! Я спустился вниз, к Сенотрусовым. Кадушка в прихожей-кухне бы­ ла пустая. На кадушке стояли кверху дном два ведра. В раскрытую дверь я видел все спящее семейство... Да, за эти годы кое-что перемени­ лось: дед партизан сдал, конечно, лицо у него изжелтилось, а вот Дона- ра подалась в толщь, но такая же розовощекая! — а Иринка ихняя — она лежит между ними на широкой деревянной кровати — вытянулась, похудела, тогда ей было четыре, сейчас семь... Вряд ли признает меня!