Сибирские огни, 1965, № 001

И надо же было так, чтобы именно Григорий Иваныч, будь он не­ ладен, повстречался мне — первый из всех односельчан — и где? В го­ стинице Мартына Сенотрусова... «Старый кедр»! Как же мог я быть спокойным, когда сошлись мы в той самой ком­ нате, где ночевали много раз втроем: Кузеванов, я и Катя — перед тем как уходить на Малханский, в кедровник. Вот на этом - шершавом дощатом столе мы раскладывали и пере­ кладывали свои запасы: хлеб, муку, консервы, сало, крупу, сахар, дробь, патроны, кружки, миски, одеяла, плащи, — и я все старался, чтоб в Ка ­ тин мешок попадало бы что полегче да поудобней, а мешок был поменее да поаккуратней. И я в ту пору был совсем мальчишкой, и Катя — совсем девчонкой. Ровни мы с нею. Не помню, сколько нам было, когда начали в тайгу ходить, а когда оборвалось все, помню — по восемнадцать было. Так вот — о гостинице я... Приберемся, помню, мешки утрясем, порядок наведем, а тут и ве­ чер, тут и, глядишь, Мартын зовет нас к себе, к самовару. Донара, мо­ лодая жена его, ставит ягоду, шанежки, а старик заводит свою парти­ занскую бывальщину. Григорий Иваныч — тот слушает вежливо и не перебивая, а в к а ­ ком-то месте подмаргивает нам: «Сейчас начнет жалиться». И верно, Сенотрусов добирается до своей боли: «Нету к старым партизанам уважения», «забыли нашего брата», «вон в кого превратили — старым клоповником заведую!» Тут Донара поводила крутым плечом и давай звякать кружками и стаканами: «Замольчи, Мартын, хватит, замольчи!» Мы с Катей, слушая это «замольчи» в сотый раз, от удовольствия под столом ногами сшибаемся! В любом деле приметлив был я тогда, рука сама приноравливалась к работе, а так — мальчишка-мальчишкой — доверчивый к слову, бла ­ годарный на ласку, хоть и не больно речистый, и тишина была у меня на душе, как в тайге в погожий день. А теперь? Что-то легло у меня внутри каменной глыбой, будто завалило все душевные входы и выходы, остановило все живое во мне, и кажусь я те ­ перь самому себе — грубым, тяжелым и лишним для других. И чего потянуло меня за язык, к чему было ввязываться в разговор с Кузевановым — лучше бы укрылся одеялом с головой, заглох бы, з а ­ мер, а утром — он себе в одну сторону, к хребту, на Поперечную, а я — в другую — вниз по Чикою. И сердце бы не жгло, как в детстве жгло ноги, когда забирался в непроходимый крапивник Волчьей Пади... «Батя твой водку нахлебывает...» А все же теперь, Григорий Иванович, без меня не очень-то ходко тебе, видать, в одиночку ходишь, нету возле тебя ни Кати, ни Сергевны, нету старой Кузеванихи, Катиной бабки, — жива ли она еще? Не рас­ спросил, да ведь какой с ним разговор! А утречком, еще до света, уже и след его простыл! Тихонечко встал — не скрипнул, не кашлянул, все крошки со стола смел — ушел, дверь плотно притворил. Будто и не был ночью. «Бес­ шумный я». Верно: сидишь, бывало, с Катей в шалаше — вдруг Григорий Ива ­ ныч откуда ни возьмись, словно и не ступал по земле; где-нибудь доро­ гой — из-за скирды, из-за дерева — Григорий Иваныч... И как это он