Сибирские огни, 1965, № 001

З а окном, протыкая низкие облака, тянулась к полыхающему зар еву неба с е р а я толстая игла небоскреба. На перекрестке чинили мостовую, там стучали перфораторы , десятки красны х мигалбк то вспыхивали, то гасли на ж елтом забо ре ограждения. Напротив моего окна через узкую улицу светился желтый квадрат. Джен­ тльмен в белой рубашке и со спущенными с плеч подтяжками, с козырьком на лбу, защищающим гл аза от яркого света лампы , что-то быстро писал. К нему бесшумно вошел бледный, заспанный паренек и протянул узкие полоски бумаги Гранки! Конечно же, гранки — типографские оттиски будущих газетных статей и заметок! Значит, напротив — редакция. И мне захотелось окликнуть: «Эй, приятель, я ведь тоже сиживал за полночь над гранками, дуя черный кофе Что там у тебя, какие новости в мире?» Человек натянул подтяжки, взял пиджак, пошел к двери. Ж елтый квадрат погас. Было четыре часа утра. Город гудел по-прежнему ровно, слитно, но, пожа луй, чуть спокойнее, тише. Уже прослушивалось в этом гуле шуршание шин по мокрому асфальту и чьи-то выкрики: «Эй, тэксн, тэкси!» Со временем привык я и к ночному шуму, и к вою сирен, и ко всем н есураз­ ностям этого неуютного, неудобного для жизни города. Когда приходил срок, по­ кидал его без сожаления. Опять был полет через океан, замирающее в радостном ожидании сердце, подмосковный аэропорт Ш ереметьево, милые лица, родные слова... Но однажды после возвращения мне почти не довелось увидеть Москву. Тре­ вожная телеграмма из Красноярска заставила без промедления пересесть с само лета зарубежной линии на ближайший, улетавший в Сибирь. Мы вылетели ночью. При свете маленькой лампочки у кресла я перечиты вал последнее мамино письмо. Оно было отправлено из Красноярска несколько дней назад. Мать спрашивала, как съездил, что нового в Америке. Но это — между прочим. Дальше шло главное: «У нас произошло большое событие: через Енисей открыт прекрасный мост, и правая сторона соединилась с левой. Мы те­ перь в любое время можем переезжать через Енисей. Ох, сын ты мой сын, на­ сколько хорош Енисей! Могучий, недаром к нам писатели все время приезжают Сейчас, например, у нас в Красноярске Кетлинская». Мать часто гостила у меня в Москве, но совсем переезжать из Красноярска отказы валась и в душе считала меня отступником, изменившим родным сибир­ ским сопкам. Всегда писала она мне о всех городских новостях, дурных и хоро ших, считая, что, может, я ещ е одумаюсь, вернусь на родной берег Енисея. Не суждено мне было застать маму в живых. В морозный полдень мы хоро пили ее на горе над Красноярском. За старой ж елезной оградой, с годами став­ шей тесной, лежали дедушка, бабушка, сестра. Ветер шелестел бумажными цве тами венков. Старушка с потертой лисьей муфтой, мамина подруга детства, всхлипывала: «Ах, Ш ура, Ш ура... Вот и ты...» Потом, по старому обычаю, были поминки, и после того, как опорожнились бутылки, уже мало говорили о покойной, а больше спрашивали об Америке, о Кеннеди, о нью-йоркской жизни. Спрашивали с вежливым интересом. З атем го ворили о том, что весь квартал напротив нашего дома будут сносить, что по строят там корпуса нового института, что некоторые красноярцы перебираются теперь в заполярный Норильск, удивительный город, а другие селятся в Дивно горске, возле гидростанции... Прошла неделя, пошла вторая, и стало к азаться мне, что не было никакого Нью-Йорка, а были и есть эти вот зимние красноярские улицы с кусачим мороз цем. Я вглядывался в лица. Нет, знакомых почти не видно, все больше приезжие Эти люди не видели и не знали то, что видел и знал я. Моя память, цепкая память старожила, бесцеремонно сбрасывая этажи и руша колонны новых зданий, городи ла на их место знакомые в детстве заборы, лавку рабочего кооператива «Самодея тельность», домишки с яркими геранями на окнах. В школьные мои годы весь Красноярск без тесноты умещался в левобереж ­ ной котловине. Он лишь начинал подниматься из низины на окружающие склоны своими слободами, которым давали звучные веселы е названия: слобода Весны слободу Труда. * Перешагнуть кварталами через Енисей город не решался^ долго. За реку пере аравлялись по воскресеньям на старом плашкоуте, который неистовое течение Енисея гоняло на стальном тросе от берега к берегу. В заречных тальниках раз живали костры, а те, кто побойчее, шли дальше в горы за букетами оранжевых цветов. Их зовут в наших местах огоньками или жарками: так ярко полыхают они в зелени таежных трав. В будние вечера зареч ье казалось темным и безлюдным, почти как во време­ на Ермака. Лишь кое-где в горах мерцали охотничьи костры, да проносился подле гор слабо освещенный поезд: там лежала колея великого сибирского железнодо рожного пути к Тихому океану.