Сибирские огни, 1965, № 001

Кузеванов лежал смирненько, и я пыталась себе представить его лицо, и никак не могла. Он, наверное, на Луку похож горьковского, как я видела на сцене: бородка, елейный голос, посох... А Евдоким — ни­ какой он не лесоруб, и затылок не мохнатый, и ухо не багровое... — Что же ты, Евдоким, о том, о сем, а про родню свою что ж не спросишь? — А я про своих все, что требуется, знаю. Мне батя отписывал. Мать за утятами ходит, Клава дояркой, а сам на ферме. Или что не так? Смирненько лежит Кузеванов, а мне почему-то кажется: сейчас он непременно плохое скажет, едучее — «гадость», как говорили наши девчата. — Так, да не так, — ответил наконец Кузеванов. — Вот ты сказал: «Все, как было на Чикое». Это еще считать-посчитлть! — А ты, Григорий Иваныч, не исподволь, не крутовертью, ты пря­ миком, громыхни, как колотом по кедру! — Все б тебе, Евдоким, громыхать! Или не отгромыхался!.. Что объединение произошло, знаешь? Мураши, Этытей, Косые Увалы, Каш- так — теперь все вместе, в одном колхозе, все одним узлом увязано, будто баба на постирушку собралась! А Мураши теперь просто колхоз­ ный закуток. Бригада теперь наши Мураши. Артем Краснояров всем заворачивает. — Что ж, пока худого ничего не вижу... Тебе, может, одному не­ выгода? — А ты не издаля, ты впритычку погляди. Мне-то все одно... Ты по­ гляди, отчего батя твой водочку нахлебывает. Небось, про это не от­ писывал! Сказал и зевнул. Нарочно зевнул — негромко, протяжно, как кош­ ка, когда ей наскучит. А Евдоким медленно, с трудом сказал: — Ладно, Кузеванов, спасибо. — Не за что. Спокойной ночи. И они замолчали — крепко, на всю ночь замолчали, разделенные, видно, не только тремя метрами комнаты, нет — чем-то давнишним, не- переходимым, страшным. Ушел от меня сон. Лежу и думаю: какие они из себя — Евдоким, Кузеванов, батя Евдокима, что водочку нахлебывает, сестра Евдокима, что на ферме — Клава. И та — Катя, к которой Евдоким не сватается. И Артем Краснояров? Какие? Нет, не уснуть мне в эту ночь. Уже звезды бледнее, и небо светлеет, скоро машина из колхоза придет. Да, можно сказать, что я уже почти в Мурашах! Евдоким Макарычев: вот так я возвращался домой Всю дорогу от северного рудника до Чикоя я старался не думать о Мурашах. И особенно о Кузеванове. И разособенно — о Кате. И всю до­ рогу меня что-нибудь отшибало от этих мыслей, веселило, радовало. Зарод сена — упругий, ладный, будто я сам вершил. Пестрое стало, иду­ щее по жнивью — ведь и я был пастушонком. Новые избы в Оборе и Крестах — эх, поиграть бы топором! Конечно, за этим всем чуялись мне мои Мураши... Мураши, Мураши — горюшко мое и вёсны мои...