Сибирские огни, 1964, № 12

■брат, которые еще в германскую к нам эвакуировались из Минской губернии. Ну, вот, значит, летом девятнадцатого года приехал к нам Третьяк и стал жить на казачьей пасеке, потому что наш чарышский атаман Ш естаков пригрозил ему каталажкой, если он будет разговаривать с чарышской беднотой. Он и жил у казака Чиркова на пасеке. Вроде бы в ссылке. Тут мы, то есть партизаны, поднялись, тряхнули богатых казачишек,и они поразбежались — кто на пасеки свои, кто куда. Мы— за ними. И пришли на Чиркову пасеку. А там—Третьяк... — А не знаете ли вы, откуда он приехал в Чарышскую? — спрашивает Георгий Петрович. — Вот этого я не знаю, — виновато отвечает Кокорев. — А что за партбилет у него был? — И этого тоже не знаю, — совсем уж е виновато говорит Кокорев, а потом, помолчав, продолжает: — Ну, казачишек побогаче мы в трат пустили, побили значит, а Третьяка водили с собой. А он все присматривается. И вот, когда у нас дела пошли плохо в Загрехе, он и выступил за дисциплину... Ну, однако об этом говорил только что Андрей Иванов,— заканчивает выступающий, оглядываясь на своего соседа. Но мы просим рассказать, как он помнит все это сам. Кокорев согласно кивает. — Третьяк сказал тогда: «Мы должны действовать организованно, и побе­ да будет за нами». И он, я помню, привел пример с веником, который нетруд­ но сломать, если ломать по прутику, но который не сломить, если прутья будут связаны вместе. И правда, первый же бой нам показал, что он говорит верно... — А не помните ли вы, какой был из себя Третьяк, — спрашиваю я. — А как же, очень даже помним, — вступает в беседу Иванов. — Высо­ кий он был, темно-русый, широкоплечий. Ну, верхом на лошади сидел, однако, плоховато. Против нас, казаков, то есть... Я жду выступления Никифорова, но он отмалчивается, отделывается ничего не значащими репликами. Слово берет Омутных. — Третьяка я хорошо помню, — говорит он. — Помню, как мы поехали с ним из Алтайской. Тогда я его и р азгляд ел хорошо. Он был высокий, широ­ коплечий, темно-русый. Летом ходил в крагах и мягкой шляпе, а зимой — в ту­ лупе и шапке-алтайке с лентами. Говорил он так: «Кажин сам должон рваться вперод!!!.. » Ну, вот выехали мы из Алтайской. Взяли с собой два эскадрона, три пулемета и три мешка пельменей. Побегли за Сутуниным, бандитом. Бежали быстро, прямиком. В горах коней на веревках спускали. Не успевал он караулы менять, Сатунин то есть. Догнали все-таки и прижали его хорошенько. Мне тог­ да досталась офицерская папаха. После этого остановились мы в Ядре. А там ксендз жил или поп. Самый лучший дом был его. Третьяк и решил там свой штаб расположить. В это время догоняет нас Никифоров и спрашивает, где Тре­ тьяк. А мы и говорим: у ксендза... Я торопливо листаю блокнот. Где-то о ксендзе или попе я уже записывал. Ага, вот оно. Это Никифоров осуждал Третьяка за то, что он однажды застал его в доме попа. И вот сейчас о том же самом говорит этот Омутных. Два чело­ века говорят об одном и том же. Но как по-разному. Мы переглядываемся, смотрим на Никифорова. Он понимает, что молчать больше нельзя, тем более, что все желающие уже высказались. Значительно кашлянув, он в отличие от остальных, говорит, не поднимаясь: — Ну что ж, товарищи, дайте и мне, старому хрычу, слово сказать... И замолкает. Возможно, затем, чтобы вызвать возражение, что, мол, какой же ты старый хрыч, ты — боевой наш командир и так далее. А возможно и так, из привычки говорить «значительно». Но его никто не прерывает. — Скажу о Третьяке, — угрюмо, но уже менее солидно, продолжает он,— Как Третьяк выступал в Шебалиной на митинге в конце октября девятнадцатого года. Вскочил он на бочку и говорит: «Нам надо побольше полков. Тогда казаки будут бояться»... На бочке стоял он в дохе собачьей, в шапке-алтайке, вокруг которой — лисица и лента-позумент, а сверху — кисточки... Никифоров умолкает. Мы ждем, что скажет дальше. Но он еще больше су­ тулит плечи и как-то растерянно говорит: — Ну, вот и все... Немного же, однако, сказал командир полка о своем командире дивизии. Да и сказал так, что не поймешь, хорошо это или плохо. Рядовые о своем командире сказали больше. Особенно ценно разъяснение Кокорева о пресловутой Чирковой пасеке, и Омутных — о размещении штаба дивизии в поповском доме в Ядре. Они рассеяли сразу два обвинения, выдвину­ тых против Третьяка Никифоровым. Но и сам Никифоров перед лицом партизанского собрания уже не решался открыто охаивать Третьяка, как это пытался делать в разговоре с нами поза­ вчера. Ту истину, что против народа не попрешь, — понимает и Никифоров. 1 1 , «С ибирские огни» № 12.