Сибирские огни, 1964, № 11

Да. Но р еали сты скорей по потребно­ сти, чем по уб еж д ению . Ибо реализм — э то убеждение. Это не просто трезвость. Это тр е з­ вость во имя и с т и н ы , это поиск, а не констатация того, ч то есть. Реализм всегда сострадателен к дейст­ вительности. Он наблю дает живым серд­ цем, воспроизводит заинтересованною рукой. Он не б е зу ч а с т ен к тому, что ви ­ дит. Он любит и н е любит его, он участ­ вует в нем с ам им своим существова­ нием. Есть реализм ж и тей ский — он не им е­ ет отношения к р е а л и зм у духа. К последнему приходят. Приходят, как к любой д р у г о й идее, любому уч е­ нию. Приходят ж и зн ью , муками, очаро­ ваниями. Ибо он — опыт, он — итог, а не начало чего-то. Но не будем с у д и т ь наших юных р е а ­ листов. Они ещ е ю ны , они растут. Вернемся к тем , к т о вырос. * * * На их долю п р иш л и сь все последст­ вия культа. Уже оторванные о т него, не принад­ лежащие ему, они пожали агонию его. Не открытое н а с и л и е , не фанатизм, не жестокую необходимость — а голого к о ­ роля, который, о с т а в а я с ь голым, продол­ жал править. Править в их д уш е , а не за ее преде­ лами. ...Бьется сер д ц е мое Словно н а д пропастью... Только вр ем я за нами мчится Красною скорою помощью... Кто это? «Н ец е л ьны й » Евтушенко? Или «нецельный» Вознесенский? Нет, «цельный» Цыбин. А вот еще: Я — память, Я — праздник пророчеств и снов! Я — буйство, Я — ярмарка смеха и слов!.. Цыбин, пиш ущий под Вознесенского, Цыбин, пытающийся чувствовать, к ак Евтушенко... Т аков он в своей последней книге «Бессонница в е к а » . Парадоксально, непонятно. И — тем н е менее. Цыбин, который хвастался своей си­ лою, «медовуха» которого пенилась и шипела... Теперь о н а испита до дна. И он ищет се б я в призрачных бликах города, его тянут к себ е аэропорты. Вознесенский б еж и т от них к «муром­ скому срубу», Ц ы би н — к ним. И слышу, и чувствую н аяв у и во сне, Как прежнее «я» ум ирает во мне, — признается он. Что же в нем ум и р а е т ? Умирает тот « ц ел ь ны й » Цыбин, каким он был до сих пор, Ц ы би н деревенский, Цыбин, хватающийся з а деревню, как з а условие своей ц ел ьно сти . Но это была и л лю зи я цельности, а не сам а цельность. П отом у что как ни реа­ л ен был цыбинский м и р , он все же был изъятием из реального. Цыбинская де­ р евн я (цветы, ягоды , медовуха) была ис­ ключением из подлинной деревни. Потому что дер евня в это время жила иным. Она с муками выходила из того состояния, в которое е е вверг культ. Она ж и л а напряженно и драматически. И свадьбы, гуляния з а околицей, топот че­ четки и спелые я б л о к и , падающие, как звезды с неба, — бы л и лишь «экзоти­ кой» ее жизни. Э т о в деревне всегда было. Э то деревня в себ е знала. И это писалось для города, а не для нее. Это была деревня, которой он защи­ щ ал с я от города, к о т о р о й хвастал перед ним , входя в него. Это бы ло его честолю­ б и е , а не его жизнь. Поэтому он так бы с т р о исчерпал ее. Реальность р а зр уш и л а нереальность. Цыбин еще п робует возродиться как целое, он бежит в св ои Опочки и клянет город: Когда трудно мне с друзьями, Когда хлынет скл ока, зля, За уральскими лесами, Знаю, есть Своя земля. И фантазирует: Здесь ни лжи, ни ошибки. Здесь все — с прямотою... Разве это не и д е ал ь ны й , сознательно «антигородской» м и р ? Г д е эти Опочки, э т а сказочная земля? Подлинные Опочки н е принимают его. Потому что он никогда н е был им своим. О н и жил-то в них д л я города, он и пи- сал-то о них для него. Опочки для него ч у ж и е , потому что он для них — чуж ой. И город еще не п р и н я л его. Срываю­ щ им ся голосом п одх в аты вает Цыбин его ритм . Но — не поется. Н е поется так — и не поется эдак. Н о сил выбрать н ет . Когда-то Есенин п е р еж и л «отрыв от земли» как трагедию. В нем умирала подлинная Русь, а н е ряженый герои Цыбина. Это была трагедия разрушения цель­ ного крестьянского м и р а , так и не от­ давшего своей цельности. Цыбин отдает. Он п иш е т под Возне­ сенского. Его герой ж и в е т «под город». Расписную рубаху он см ен и л на двуборт­ ны й пиджак.