Сибирские огни, 1964, № 11

У них б ы л а и любовь, и п л аван ье по се­ верным м орям , и все то, что со ставляет секрет д л я героя Горышина. У с т а лы е вернулись капитаны н а мо­ стовые город а. Они занялись изучением себя. И т у т обнаружилось, что им , как воздуха, н е хватает их северных морей. Б ез н и х они выглядели одинокими и голыми. С кем им было воевать, когда под н о гам и был асфальт, а в к вар ти р е мирно г у д е л о отопление. Они с т а л и тос­ ковать по палубе, как по чему-то более надеж ному, чем земля. Им н уж ны были схватки, пробоины, напряженье. Без этих н арко ти ков они скисли. И ссл едо ­ вать бы л о нечего. П о сл е д н я я повесть Конецкого — «По­ весть о радисте Камушкине» — плод этой капитанской тоски по экзотике. Ш тормы и бури утеряны, о ст ал ся само­ анализ, остал ась жизнь, как он а есть в тебе, — и ей нечего ск а зать , этой жизни. Бы вш и й инженер-радист Камуш кин много п л а в а л по морям и о к еан ам . Те­ перь он си д и т дома. Открылась старая ф рон товая рана, его списали. По н о ч ам Камушкин слушает эфир. Его коротковолновый передатчик обша­ ривает всю планету, и та входит в дом, р азд ви гая стены. Плаванье п родолж ает­ ся, но т е п е р ь — мысленное, во о б р аж ае­ мое. Но и его приходится оставить. Врачи предписы ваю т Камушкину п олны й по­ кой. С э т и х пор он начинает вспоминать. Воспоминания должны возместить отсут­ ствующую жизнь, объяснить ее. И з д е с ь Конецкий приближается к той черте, з а которую еще не ступ ал а проза молодых. Восстав против культа, м олоды е ниче­ го не п и с а л и о самом культе. Н е попав­ шие под его пресс, они с возмущ ением шумели о том, что их хотели положить под п р ес с. Они думали о себе и о том, что м о гл о с ними статься. С традательной стороной в их писаниях были н е те, что страдали , а они сами, и зб авленны е от страданий. Они судили тех, п остр ад ав­ ших, г о р д о отказывались говорить на их языке и отплывали в свои се в е р ны е мо­ ря. Это бы л бунт детей — в полном смыс­ ле этого слова, ибо так бунтуют только дети — им нет дела до чувств взрослы х. Но в о т они выросли, и мир старших прибли зил ся к ним. Он уже не бы л им чужд, э т о бы л наполовину их мир. И им захотелось понять тех, кого они н е мог­ ли и не х о те л и вчера понимать. О гл яды ­ ваясь н а к у л ь т , они видели в нем у ж е не жесткий те зи с, не идеи, а ч ел о века, про­ шедшего ч е р ез тиски идеи. Что с ним стало и к а к это случилось — во т что занимало их теперь. Все еще о суж д а я то вр ем я, они испытывали соч у встви е^к нему. Этот н о вы й интерес, новое ж е л ан ь е и вы зв ал и к жизни повесть Конецкого. Камушкин — лицо истинно с т р а д а ­ тельное. Он пожал не «последствия» культа, а сам культ. Он уже был в з р о с ­ лым, когда е го отца арестовали и о б ъ я ­ вили врагом н арод а. Камушкин о т р е к с я от него. Потом он воевал, потом ски тал ся в плаваньях. С е с т р а его росла в д е тд ом е , мать погибла там же, где и отец. Камушкин вы н ес все, что мог вы н е сти человек его поколения. Как увидел и как понял его К о н е ц ­ кий? Он не у в и д е л его и не понял. Бегут с т р о ч к и биографии, сообщ аю ­ щие нам, что Камушкину сорок три го­ да. Следует р а с с к а з о его ране, об у с т а ­ лости, м еш ающ ей ему жить. Пока э т о Камушкин, п о к а ему сорок три. Но вот п о в е с т ь достигает кульминаци ­ онной точки. И Камушкин преображ ает­ ся. Это совсем не сорокатрехлетний ч е ­ ловек, п ер еж и вш ий войну, культ и в с е другое. Это молодой капитан Конецкого, который где-то плавал, слегка ч у в ст в о ­ вал, немножко ж и л . Трагедия, сл учи вш а­ яся с Камуйшиным , для него не т р а г е ­ дия. Он о д е в а ет ее в экзотические о д еж ­ ды своих псевдочувсгв, своих полупере- живаний. И повесть обваливается, как д е к о р а ­ ция, погребая п од собой автора и гер о е в . Кульминационная точка — это в с т р е ­ ча Федора К амуш кина со своим отцом . Она происходит в 1938 году, в к ом н а те следователя. «Последний р а з они с отцом в с тр ет и ­ лись в к ам ер е следователя. Федора в в е ­ ли в кабинет. З а столом сидел дядя К о ­ стя, знакомый с детства, веселый и з а ­ тейливый д я д я Костя. Это было к а к гром, как бом б а, как вспыхнувшее в п о л ­ ночь солнце...1 — Какое сч асть е, что ты здесь! — растерянно и радостно сказал Ф е д о р , продолжая, о д н а к о , стоять у порога, не решаясь ступ и ть дальше. — Проходите, Федор Иванович, — сказал дядя К о с т я незнакомым, у с т а лы м голосом. — Садитесь. Дядя Костя закурил и сжал челю сти , на монгольских скулах вспухли и сп а л и желваки. — Эх-ма, — промычал он через ст и с­ нутые зубы. — И з института вы гн али ? — Да, — с к а з а л Федор. И оба н ад о л го замолчали... Тут дверь отворилась, и вошел о тец , один, без конвойны х, как будто в е р н у л ся с работы. О ч ен ь похудевший, в н иж н ей рубахе под пидж аком , выбритый. И б е з усов. Федор п е р вы й и последний р а з в и ­ дел отца без у со в . — Проходите, Иван Иванович,— с к а ­ зал дядя К о стя тем же незнакомым, у с ­ талым голосом. — Садитесь. Отец прош ел к стулу и на ходу п р о в е л рукой по в о л о с ам сына. 1Здесь и д ал ьш е подчеркнуто мной. — И . 3 .