Сибирские огни, 1964, № 10

Когда понял, что тянуть больше нельзя, пошел в комнату. Воскресенье, и поэтому Л и д а была дома. Она стояла спиной к окну и молчала. Напряженно ждала , и сама боялась этого ожидания. Борис посмотрел на нее. — Борис... — она осеклась. — Зачем ты это сделал? — спросила она не дыша. И вдруг, как отчаянная просьба, у нее вырвалось: — Не надо, Борис... Не надо. Ну... скажи, что это не ты... Обещай, что никогда не бу ­ дешь этого делать. Борис. Ты не знаешь, куда себя деть. А кругом война. Она откладывает все слякотное на твою душу. И никакой ты... Я пони­ маю... Мне тебя не в чем упрекнуть. Все, что ты делаешь , это от чего-то хорошего в тебе. Но ты не чувствуешь... У тебя нет большой мерки... по которой нужно мерить себя. Борис стоял не двигаясь. Лида отстранилась от окна. Замолчала. Потом улыбнулась слабо. Заплакал Митька. Она наклонилась к нему, подняла из качалки и, при­ держивая ладонью спину, сильно прижала к себе. Подошла к Борису и, все еще продолжая улыбаться, сказала: — Вот, подержи. Я ему что-нибудь приготовлю. У Митьки глаза жмурились. Весь день Борис оставался дома. Ему не хотелось никуда уходить. И не хотелось ничем заниматься. Он сидел, наблюдал, как она убирает комнату, и слушал. Он смотрел на ее лицо и чувствовал, что все, что она говорит, ей хочется сказать именно ему, а не все равно кому. И он испытывал радость оттого, что Лида живет рядом с ним. Лида мыла пол, перебирала книжки на этажерке. Только к вечеру ей нечего стало делать. Митька сидел в качалке и продевал палец в выпавший сучок. Лида поднялась на подоконник, что­ бы открыть окно, и сказала, что Митька уже сцбиряк и холода не боится. Выдернула шпингалет. Спрыгнула на пол. Перехватила взгляд Б о ­ риса, застеснялась. И зачем-то начала рассказывать о своих друзьях: — ...Я училась в консерватории. На втором курсе. А они заканчива­ ли архитектурный. Они часто бывали у меня. Мы любили белые ночи... В этих ночах очень обманчивое состояние. Все видно. Все перед глазами. Лица, рубашки , руки. Вот они. Светлые. Все светло. Можно читать... А разверни книжку и... букв не видно. Они затуманены. Я была с ними од ­ на. Чувствовала, что меня они брали с собой, чтобы было кому «выда­ вать» свои мысли. Они были талантливы. И, кажется , знали это. Без рисовки, с захватывающей убежденностью говорили они о будущем. Ме­ ня всегда удивляло в них какое-то предчувствие необычности их судьбы. И ведь все это сбылось... Последний раз они были у меня уже в шинелях. Один из них... Сережа Назаров умер в госпитале в Ленинграде. Я его всего раз навестила. В армию они ушли все вместе. Мой муж тоже. Вско­ ре он ле тал под Ленинградом и писал мне ужасно несерьезные письма. Он всегда был несерьезен. К ак мальчишка. Меня это злило иногда. Но ©днажды я увидела его заново. Нас привезли сюда осенью. Выгрузили на станции. Грязь. Дождь хлещет. Просто лупит по перрону. Митька в одеяле. Мокрый — хоть вы­ жимай. Холод. Даже не хотелось двигаться. И тогда я его почти увидела. Снова. Он был прежний. Сначала мол­ чал. Вытер мне лицо мокрым рукавом. Безжалостно, как деревяшку. По­ том заглянул в глаза и... рассмеялся. Он всегда был такой. Плачь. Реви. А он смеется. Словно ему невесть как приятно, что человек в слезах. Я тогда как-то иначе увидела его смех. И все стало вдруг, и грязь, и холод, и д аж е слезы, незначительным и маленьким. А важным вот то большое человеческое превосходство в нем, что поднимает иногда людей