Сибирские огни, 1964, № 8

висти в голосе.— А мы еще не умеем так, не получается. Вот это мастерство, это поэзия! Так же хорошо прочел «Сайгалату». По-видимому, эту поэму он считал вер­ шиной своего творчества и гордился ею. В ту же памятную ночь он рассказал замысел новой большой поэмы о судь­ бе алтайца Демжая, в котором олицетворена историческая судьба алтайского на­ рода. Прочел наброски первой части, пересказал содержание второй. От всего, что было прочитано и рассказано, густо повеяло подлинным Алтаем. Это было ново, свежо и значительно не только для его творчества, но и для советской поэзии. Ве­ роятно, в это время родилось убеждение, что он поднялся на какую-то большую поэтическую высоту. — Вот теперь я, кажется, созрел для творчества, уж не слово и стих владе ют мною, а я управляю ими. Теперь можно работать по-настоящему. Работу над поэмой о Демжае-алтайце Илья Андреевич продолжал до пяти­ десятого года. В июне сообщал в письме: «Все время работаю над «Моим другом». Решил переделать. Теперь учит грамоте Демжая не купец, а Егор. Думаю, что, оторвав пуговицы, сохраню паль­ то... Досадно, что мне придется работать все лето. Демжай замучил меня. А бу­ дет ли прок — сказать трудно». В то время он готовил к печати самый полный сборник своих произведений «Мое родное». Опять переделывал некоторые ранние стихи и поэму «Мой друг». Она подверглась большой переработке в композиционном, а также идейном плане и вошла в эту книгу уже в новом варианте. Однако болезнь поэта была уже неодолимой. Она подкрадывалась к нему, подтачивала силы. В 1953 году его парализовало второй раз. Появились провалы в памяти. Тяжело было видеть его в таком состоянии. Но и на этот раз болезнь пощадила его еще на пять лет. Мысли о старости и неодолимом недуге занимали его и в разговорах при встречах. Он очень был удручен недомоганием, сожалел, что так скоро прошла жизнь, что сделано им мало. Последние его стихи—это раз­ думья о своей жизни, о творчестве, о том, что было и что не сбылось. В них мыс­ ли уходящего из жизни человека. Вот несколько его лирических строф. Не заметил, как подкралась, То ли ночью, то ли днем, Эта седенькая старость, С этой клюш кой-костылем. Вспоминая то, что было, Лишь одним доволен я, Что всегда со мной друж ила Песня добрая моя. И совсем не случайно, что одно из этих стихотворений названо «Увядание». 'Оно особенно характерно для его настроения в то время, для его душевных пере­ живаний. И нельзя было заподозрить поэта в рисовке, в неискренности его чувства. Вот его последнее ко мне письмо: «У меня этим летом были дни, когда я чувствовал себя сносно. Написал ряд новых стихотворений. Теперь опять наступила полоса мук. Плохая штука ста- рость. День в жизни человека — ступенька. Год — площадка. Я поднялся уже , на шестьдесят третью площадку. Моя лестница уже кончается». Через месяц в газетах появилось сообщение о его кончине. Стало пусто в душе, больно сердцу. Ушел из жизни большой самобытный советский поэт, умолк его голос, но осталась жить его добрая песня... Ф . П. ЕЛЬКОВ.