Сибирские огни, 1964, № 8

Мартынова. К ним прибавился мягкий, но проникновенный голос Ильи Мухаче- ва. Мы, сельские комсомольцы, заметили его сразу. Заметили и полюбили. Изба-читальня и комсомольская ячейка в селе Боровском были ровесница­ ми, близнецами. Отсюда, из глухого угла, мы пристально всматривались в новую литературу, как в звездное небо, снизу вверх, хотя не все видели там, но все-таки примечали, какая звездочка находится ближе и светится ярче других. Главным литературным первооткрывателем и наставником был Яша Припот- нев — наш комсомольский вожак, человек, несомненно, одаренный, кипучий и восторженный, ценитель всего прекрасного в людях и в жизни, страстный охот­ ник, любитель поэзии. Он погиб от кулацкой руки в разгар коллективизации на­ шего села. Зимой 1927 года Яша Припотнев привез из Барнаула тоненькую, как школьная тетрадь, книжечку стихов. Это был «Чуйский тракт» Ильи Мухачева. Мы прочитали ее коллективно, потом поодиночке. Многие стихи заучили на па­ мять. Они подкупали нас необычайной теплотой чувства, задушевностью, ярко­ стью красок, музыкой слов и новизной содержания. В книжке обнаружилось несколько новых, еще неизвестных нам лирических стихов, как например: Как приятно в этот вечер Голос леса сердцем слуш ать И, встряхнувши гордо плечи, Н ад полями вылить душу! В то время, когда дошел до нас «Чуйский тракт», я работал избачом и ни­ как не думал, что скоро жизнь сблизит меня с Мухачевым на три десятилетия. Поводом к этому послужила селькоровская работа в газете «Красный Алтай». Осенью 1927 года я попал в Барнаул по селькоровским делам. Зашел в ре­ дакцию «Красного Алтая». Секретарь редакции, взглянув на заметки, кивнул го­ ловой на человека, сидящего за другим столом. — Это к Мухачеву, побеседуйте с ним. Он показался хмурым, необщительным, словно обиженным. Молча взял за­ метки, как-то исподлобья просмотрел их, грузно откинулся на спинку стула и уставился серыми, хитровато-пытливыми, чуть раскосыми глазами, с большими белками. — Избач? Ну, значит, свой брат-книголюб и книгочей. Боец культурного фронта! — И широко, добродушно улыбнулся. Угрюмость его мгновенно исчезла. Плечистый, круглолобый, с взъерошенными светло-русыми волосами, с боль­ шими руками, он будто случайно присел за этим канцелярским столом и непри­ вычно, всем корпусом, отыскивает удобную позу. В нем было что-то от горожани­ на, рабочего и озорного деревенского парня. Это впечатление усиливалось еще тем, что на нем была просторная, полинялая ситцевая рубашка с расстегнутым Боротом. Говорил медленно, короткими фразами. — Заметки, пожалуй, пойдут. Стихи плохие. Поначалу всегда трудно най­ ти тему. Надо писать о том, что хорошо знаешь и чувствуешь, тогда придут и нужные слова. Голос негромкий, но сочный, выразительный. — Завтра воскресенье. Приходи, потолкуем вдвоем. Я тут и квартирую, вот на этом диване,— указал он на большой кожаный диван в простенке комнаты. В те годы жилось ему очень трудно. Скитался по разным углам, ходил в по­ ношенной одежде. Заработок в газете был небольшой и случайный. Ему помога­ ли как могли: устраивали переплетчиком, картотетчиком в книжном магазине. Где работал, там и жил. Стихи писал ночами, когда оставался один. Словом, об­ становка для творчества была самая неподходящая. В этих условиях иной легко мог бы сломиться, потерять себя. Но он, как видно, оказался устойчивым человеком. Вера в себя и в людей помогала ему тер­ пеливо переносить материальную скудость и бесприютность, а когда становилось