Сибирские огни, 1964, №7

ратное, все это мелочи, а вот доказать свое алиби всегда труднее, и Дер- бачеву пришлось много потратить сил, только теперь опять пошел вверх. Сидел в президиуме. Н о строительство идет своим ходом, теперь в такой стадии работ, что даже он... Перед Юлией Сергеевной совершенно белое окно, белое, непроница­ емое, блестящее. Некоторое время она ничего не видела, кроме окна, кроме его блестящей плотной поверхности. Она стояла, крепко зажму­ рив глаза и стиснув зубы, чтобы просто не взять и не закричать для об­ легчения. Сколько выходит в мире газет? Десятки тысяч газет, на всех языках, газеты всех направлений и партий, дикторы всего мира, экраны телевизоров, телефоны и телетай­ пы — все, что могло так или иначе нести человеческое слово и мысль, за ­ полнено одним: «Огромные перемены в жизни СССР !», «Двадцатый съезд!», «Хрущев говорит — войн можно избежать!», «Двадцатый съезд!», «Многозначительные заявления о вреде культа личности», «Мир­ ное сосуществование или атомная катастрофа!», «Съезд отвергает поли­ тику диктата Сталина!» Газеты выходили по нескольку раз в день, они что-то искажали, в чем-то говорили правду, но они не могли молчать. Они сообщали, ком­ ментировали, хвалили и ругали, но они не могли молчать. Дербачев прошел мимо гостиницы «Москва», мимо Исторического музея. Эти дни при первой свободной минуте он выходил на улицы. Еще никогда на его памяти в февральские морозы Москва не была такой тре­ вожно оживленной, Дербачев помнил ее всякой, но именно такой — ни­ когда. Треся замерзавшими руками, люди на ходу читали газеты, газет не хватало, их просили друг у друга, в любом дворе можно было увидеть людей, что-то обсуждавших и о чем-то споривших. И сам Дербачев та­ ким, как сейчас, давно себя не помнил. Он вглядывался в оживленные лица, вслушивался в разговоры и думал, что люди вокруг него еще многого не знают, не знают, возможно, самого главного и, действительно, великого. Но скоро узнают все. «Все, все. Все!» — сказал себе Дербачев, с удовольствием прислушиваясь к этому коротенькому слову «все», неожиданно находя в нем новый вкус, чувствуя его вес и значимость совершенно иначе, чем до сих пор, чем до этой вот последней секунды. Переплетение сотен и тысяч больших и малых человеческих судеб ошеломляло, и Дербачев ловил себя на том, что начинает смотреть и на себя, и на других словно издалека, и это было ему всякий раз неприят­ но. Он уже знал, что это от усталости. Бросал работу и выходил на улицу. Он многое видел теперь иначе, и, вспоминая Борисову (а вспоми­ нал он ее почему-то часто), глядел на нее по-другому. Для него она бы­ ла теперь и сложней, и понятнее. Он знал, что за таких, как она, стоит и нужно бороться, но он не знал, выдержит ли она. Взрыв есть взрыв, а такой, как этот... Бороться предстоит дальше, только как? Он теперь знал, почему его раньше не поддержали и не поняли, и не только Борисова. А бороть­ ся придется. С одними — беспощадно, до конца, с другими, как Борисо­ ва,— бороться за них самих. Дербачев остановился перед Мавзолеем, пробравшись поглубже к входу, поднял воротник. Тянул сухой морозный ветер. Сменились часо­