Сибирские огни, 1964, №7

— Я не устала, мама. Привыкла. Вот посижу с тобой. Поправишься, немного, поедем на курорт, хочешь? — Там дело покажет, Юленька. Поговорить нам не помешает, если у тебя есть время. Сестра поправила повязку, вышла, они помолчали, словно выжи­ дая чего-то. — Юленька,— сказала Зоя Константиновна,— ты прости меня, ни­ когда не говорила... Ты видишь, совсем я плоха становлюсь. Всякое мо­ жет случиться. Я не боюсь смерти, нет, пожила достаточно, хватит. О те­ бе все время думаю,— пальцы ее слабо шевельнулись. — О чем ты, мама? — О твоей жизни, Юленька. У нас ведь не может быть секретов. У меня их от тебя не было с тех пор, как ты стала взрослой. — Ты хочешь сказать: с тех пор, как ты стала считать меня взрослой? — Пусть так,— согласилась Зоя Константиновна.— Ты теперь вид­ ный человек, может быть, добьешься еще большего... Не знаю, хочу ли пожелать тебе этого... Зоя Константиновна смотрела прямо перед собой. Юлия Сергеевна незаметно убрала руку. Ей был неприятен и тягостен предстоящий ра з ­ говор— она понимала, о чем пойдет речь. Заостренные болезнью скулы, нездоровая желтая кожа — Юлия Сергеевна со страхом подумала, как мало она делала для матери в последнее время. — Не надо, мама,— мягко сказала она, отодвигаясь в тень, чтобы мать не видела ее молодого, здорового лица.— Ты устала, давай по­ молчим. — Я не могу больше только думать, Юленька. И я тебя понимаю,— добавила Зоя Константиновна, неловко поворачивая голову, чтобы ви­ деть дочь.— Неужели ты никогда не встречала человека по душе? «Зачем она? — думала Юлия Сергеевна, сжав руки.— Она же пони­ мает, что мне неприятно это и тяжело». Она молчала и Зоя Константи­ новна, не желая замечать ее молчания, продолжала: — Уйду я, останешься совсем одна. А человеку одному трудно, Юленька. Не будь тебя, я бы вряд ли смогла пережить смерть отца. — Что ты, мама! О каком одиночестве ты говоришь? Сейчас у нас такие дела начинаются, дохнуть некогда. Я только из поездки, опять надо собираться. Одиночество... Она запнулась, она почувствовала ложь своих слов. — Чужие люди,— настойчиво сказала Зоя Константиновна.— А те­ бе ведь не двадцать. Зачем сердишься? Я верю — твое счастье придет еще. Человек так уж устроен. Хотелось самой дожить. — Ну, мама! К чему панихида? Не смей, слышишь? Да и в чем счастье? Муж? Дети? Разливать супы и подавать жаркое? Ах ты, мама! Чего ты от меня хочешь? Мне хорошо! Меня ведь никто не принуждал, сама выбрала. А могла бы стать и врачом, и учительницей, как ты. Ко­ нечно, было бы легче. Каждый волен в своей судьбе. Задумаюсь иногда и вижу: правильно выбрала. Понимаешь, мама, мне трудно и хорошо. — Может быть, может быть, Юленька. Многое переменилось. Толь­ ко человеческие законы, отношения людей не отменить. Человек будет рождаться, любить, и дети будут, супы и жаркое — все будет. Никуда ты от этого не денешься... Ну, ладно, ладно, молчу. Не сердись, может, глупа стала, стара, чего-то не понимаю. Иди, Юленька... — Мама! — Иди, иди. Устала, доченька, я. Постараюсь уснуть. Принеси мне грелку — ноги совсем не чувствую. Она закрыла глаза, Юлия Сергеевна неслышно вышла.