Сибирские огни, 1964, №7

— Ага! Вот в чем суть! Руководство виновато, начальство — зна­ чит, казенщина, бюрократизм. Один Дербачев хороший, чистенький оказался. И того тюкнули. Значит, давай, брат, подгребай к нашему бе­ регу. Нет, подожди, дай мне кончить. Я варюсь в этой жизни давно, очень давно. Многое ведь начиналось иначе, мыслилось по-другому. Ког­ да умер Владимир Ильич, я стоял в строю — у меня была одна худая рукавица, приклад трехлинейки ладонь жег. Я не думал тогда о смысле жизни, не копался. Не до того было. А потом — сразу на комсомольскую работу. Не могу согласиться с тобой. И говорить, что мне «все равно», не буду. И в архивариусы не пойду. Мне не все равно, не может быть все равно. Я ухлопал на это жизнь. — Значит, нужно бороться. — Молодец! С кем? — Не знаю. Хочу вас спросить. На высоких материях у меня коте­ лок не срабатывает. Потому и пришел. Разобраться хочу, что к чему. Вам я верю, Степан Лобов тоже верил, я знаю. И сейчас верит, что бы ему в башку ни вдалбливали... если живой. Дербачев хрустнул пальцами, прошелся по скрипучей половице, низко держа голову. — Не хочу лгать, Дмитрий. С минуты на минуту жду ареста.— Он взглянул на Полякова. «У этого глаза не бегают. А сколько их, трусли­ во шмыгающих в подворотню, чтобы не встретиться, не поздоровать­ ся ...»— И ты, Дмитрий, рискуешь... — Нельзя бездействовать, Николай Гаврилович, в Москву, доби­ ваться пересмотра дела. — Здорово заверчено. Долго трудился? А подписка о невыезде? С меня взяли подписку о невыезде. :— Написать в ЦК, товарищу Сталину лично! Дербачев усмехнулся, потрогал под глазами. — Значит, сидеть и ждать, когда за тобой придут? Так и свихнуть­ ся можно, Николай Гаврилович. Дербачев молчал. — Понимаю, вы ждете, чтобы я ушел. Не уйду. Вы сказали, нель­ зя жить по указке. И ждать у моря погоды тоже нельяз. Трусость, Ни ­ колай Гаврилович, простите меня за резкость. Я привык уважать вас. Дербачев молчал. — Или вы правы, или они. Лобов где? Где, я вас спрашиваю? А Капица? Недавно собрали на заводе тайком две тысячи — отнес. Дети голодные сидят. Что вы тогда говорили? Смотри, не вмешивайся. А с комбайном? Ну, вот я целый, живой, невредимый, а на черта мне, Нико­ лай Гаврилович, такая жизнь? Зачем сохранять самого себя, если кругом такое? — Поляков обвел глазами комнату и, увидев крупную, склоненную голову Дербачева, осекся,— Простите, Николай Гаврило­ вич, пойду. Вы нездоровы. — Ничего, ничего. Давно ждал такого гостя,— Дербачев глядел, как Поляков прикуривает, сгорая, спичка закручивалась— Я тебе ск а ­ жу, Дмитрий Романович, как сам думаю. Прав я, Дмитрий. Сейчас уве­ рен больше, чем всегда. В партии, в завоеваниях революции. Послушай. На каком-то этапе вождь от народа стал вождем от себя. И отсюда страх, не за народ, не за революцию — за себя страх. Послушай. А ре­ волюция это народ, «все», не «один». Ты меня понимаешь? В семнадца­ том году она толька началась, но далеко не кончилась. Развитие наше­ го общества продолжается, и будет продолжаться, этот процесс необра­ тим. Революция продолжалась и продолжается, а в «нем» она останови­ лась. Вот и началась его трагедия. Вот тут и наметился перелом. Что ты на меня так глядишь? Да, я о нем говорю. Ты требуешь — напиши