Сибирские огни, 1964, №7
не решился бы так широко действовать. А город продолжал жить, заводы дымили, кинотеатры были полны, и Мария Петровна Дротова каждое воскресенье носила к памятнику на Центральной площади цветы — к ней давно привыкли постовые милиционеры и мальчишки. Дни бежали в лихорадочном напряжении. Николай Гаврилович по худел, щеки ввалились, нос еще увеличился, стал особенно заметен боль шой голый череп. Аппетит у него совсем пропал, он не отвечал на по клоны и однажды прошел мимо Юлии Сергеевны, словно мимо стены. Та не удивилась, не обиделась, молча посторонилась. У Дербачева зрело решение. Его первые попытки вмешаться на ткнулись на упорное, глухое сопротивление. Н о он уже не мог и не хотел отступать. В свое время он решился, и это не было самопожертвованием или самоотречением. Он пойдет своим путем, он убежден в его правиль ности. Иначе нельзя жить. В одном он бессилен — ничего невозможно сделать для арестованных в отсутствие Горизова. Горизов позвонил сам. — Только что вернулся,— сказал он.— И сразу за телефон. Устал чертовски. Понимаю ваше беспокойство, Николай Гаврилович. Слышал, на завтра вы назначили бюро по этому вопросу? — Вы удивлены? — Дербачев говорил спокойно, перед ним лежала «Правда», отчеркнутая кое-где красным карандашом. — Торопитесь, Николай Гаврилович,— услышал Дербачев друже любно-доверительное, типично горизовское.— Мне хочется вас предо стеречь. Это выше наших с вами личных интересов, вы должны понять. — Что именно? — Необходимость крутых мер вызвана чрезвычайными обстоятель ствами. Не было времени поставить обком в известность. — Всякие меры должны быть разумными. Вами утрачено именно чувство меры, генерал. — Значит — бю р о ?—-помолчав, спросил Горизов. — Я прошу вас быть непременно,— сказал Дербачев и положил трубку, и стал задумчиво постукивать по столу пальцами. Затем позво нил и сказал секретарше: — Пригласите ко мне Клепанова и Мошканца. У Борисовой четкий, красивый профиль, спокойные на зеленом сук не уверенные руки с неярким маникюром. Разговаривали тихо, вполго лоса. Дербачев не слышал отдельных слов. Когда он на ком-нибудь з а держивал взгляд, то это вызывало ответную реакцию беспокойства, и он всякий раз недовольно отворачивался. Горизов запаздывал, и Ни колай Гаврилович начинал думать, что тот опять собирается увильнуть. Взглянув на часы, Дербачев решил ждать еще пять минут и начинать ■без Горизова. Дербачев лишь с виду спокоен и невозмутим. Пока за ним послед нее слово. Очень хорошо, что он решил созвать бюро. Дело даже не в самих арестованных, все ссылки Горизова на чрезвычайные обстоятель ства безосновательны. Запугивает. Если прав, то почему виляет, уходит от объяснений?.. л' Одного человека можно сделать зверем, с народом этого не сдела ешь, в нем живуча, неистребима потребность творить, а с нею надежда на лучшее, и только глупец может не понять этого. Дербачев вспомнил конюха Петровича и его усмешку. Конюх смотрел, как он, Дербачев, очищал сапоги от навоза. А как Лобов тогда в машине загибал пальцы на своей единственной руке и подсчитывал будущий трудодень, если свекла уродит и удастся достать нужное количество машин. Как их оставить, теперь никуда не денешься. Хочешь не хочешь — иди до конца,
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2