Сибирские огни, 1964, №7

свои Наденут модные шелка, подкрасят губы после смены, пройдут — посмотрят свысока они, по-девичьи надменны. Ковры им под ноги стели! Наверно, так во время оно в часы торжественные шли одни властительницы трона. Улыбки, словно медяки, даря, скупятся нарочито. И топчут, топчут каблучки сердца поверженные чьи-то. Потом, от праздника устав, вернутся, точно с маскарада, и поскорее в темный шкаф запрячут модные наряды. И утро встретят на ногах уже не те, совсем другие — в комбинезонах, в сапогах, свои, навеки дорогие. Взойдут на краны и мосты, на зданья с хрупкими лесами, не свысока, а с высоты весь мир приветствуя глазами, Пускай томятся в темноте шелка до новых маскарадов. Нет ничего на высоте модней брезентовых нарядов. Свои! Душа за них горда. И вы бы только поглядели, как человека иногда одежда красит, в самом деле! МАМЕНЬКИНА ДОЧКА Тих поселок полусонный. Редко ходит почта. Где твой город миллионный, маменькина дочка? Лают псы. Гогочут гуси. Дождик сеет густо. А тебе не скучно, Люся, а тебе не грустно? К темным окнам кедры, пихты подступают к ночи — звезды ль видишь среди них ты, огоньки ли волчьи. Филин ухает оттуда гулко и протяжно. А тебе не жутко, Люда, а тебе не страшно? Наши бабы языкасты. Встретят у колодца: — Городская, — скажут, — здравствуй. Каково живется? А живется, скажем прямо — все порой немило. И зовет обратно мама: — Пропадешь, Людмила. Но уже за первой далью сквозняка глотнула. Но уже незримой сталью душу разогнуло. И, отмечено не нами, сердце ведь не камень: и звенит оно утрами школьными звонками. Снова новые страницы дети открывают — только прыгают ресницы да глаза сияют. Рассмеешься удивленно, с ними хороводясь: до чего же он зеленый, маленький народец! Вот она, твоя забота — никуда не деться: проводи до поворота их по тропкам детства. И ведешь их прямо, прямо, приминая кочки... Добрый путь тебе без мамы, маменькина дочка! И с улыбкой благосклонной смотрит из просторов твой огромный, миллионный, твой любимый город.