Сибирские огни, 1964, №6

ров, и сурового деда, пастуха Анисима, уходившего за стадом двадцать или больше лет — он умер в предгрозовые часы душной июньской ночи; в шалаше у своей избенки в саду. Николай Гаврилович, тогда двенадца­ тилетний Колька-пастушонок, сирота, пригретый дедом Анисимом, был единственным свидетелем его смерти. ...Он проснулся в ту ночь от глухого голоса Анисима, от прикосно­ вения его холодной, вздрагивающей руки. Проснулся и сразу сел. — Ты что, деда? — Сходи, Колька, позови кого-нибудь. Конец мне приходит, парень... Дед Анисим говорил что-то еще, Колька не слышал. Темное и непо­ нятное прозвучало в словах старого пастуха, Колька стал медленно ото­ двигаться в сторону. — Сходи, сходи,— послышалось в темноте. Мальчонка выскочил из шалаша, побежал к соседней избе. Когда ему удалось, наконец, разбу ­ дить хозяина и вернуться, дед Анисим умер, Колька не сразу решился заглянуть в шалаш. — Преставился,— сказал сосед и перекрестился.— Теперь придется селом хоронить... Ах ты, господи, в кровь тебя, в селезенку, жизня ты на­ ш а !— выругался сосед и опять с широкой решимостью перекрестился.— Живешь, трудишься, свалит вмиг — и ничего не надо. Ну пусть лежит до утра, куда его сейчас, в темень-то? Гроза, видать, будет. Сосед ушел. Сейчас Николай Гаврилович никак не мог вспомнить его имени. Сам он остался тогда в саду, под яблоней, в шалаш идти побоялся. Началась гроза. Он увидел странные вспышки света над вершина­ ми яблонь, голубоватый свет перепрыгивал с дерева на дерево, плясал над садом, над шалашом, в котором лежал покойник. И пастушок опро­ метью бросился из сада к избе, бежал, боясь оглянуться, и не утерпел, оглянулся. Плясавшее над садом голубоватое сияние показалось еще ярче. Позже он узнал природу этого странного предгрозового явления, а тогда до самого утра не смел высунуть носа на улицу, и не мог заснуть, и когда утром рассказывал сошедшимся обмывать покойника старухам, те заохали и закрестились. .. Детство вспомнилось сейчас Николаю Гавриловичу ясно, он лежал, сразу погрустнев и ссутулившись в своей широкой кровати, в простор­ ной, спокойной комнате, наполнявшейся холодным зимним светом, и ду­ мал уже о другом. О народе, из которого вышел, думал о том, что на све­ те существуют удивительные и непонятные вещи. Будучи в Москве, он также немало ездил и видел, и не имел никакого основания считать, что он не знает народа. Ему в голову не приходила такая вещь, и если бы кто сказал ему об этом, он бы непременно обиделся. Теперь же он слов­ но приблизился к тому, что всегда считал хорошо изученным и знако­ мым, и вдруг увидел, что не знает жизни тех, кто варил сталь, делал ма ­ шины и обрабатывал поля. Было так, словно он уехал когда-то от деся ­ тилетнего ребенка, прожил долго-долго вдали и, конечно, представлял, что ребенок за это время вырос, и даже представлял себе, каким он стал, этот ребенок. А вернувшись и увидев, просто опешил. Ребенок действи­ тельно вырос, стал мужчиной. Незнакомым, не совсем таким, каким хо­ телось и каким обещал стать в десять лет. Дербачев, мягко говоря, рас­ терялся. Возможно, тем и объяснялась его нерешительность, казавшаяся другим, Юлии Сергеевне тоже', безликостью. А Дербачев на самом деле всего лишь пытался понять и определить что-то очень важное для себя. Без этого было нельзя идти дальше. Он проводил собрания и совещания, подписывал нужные бумаги, и внешне все обстояло благополучно. Чув ­