Сибирские огни, 1964, №5
Костер погас. Бурьяны кругом сразу придвинулись, запахи стали резче. Когда менялся порыв ветра, до людей доносилось зловоние из за битых трупами недалеких Заречных оврагов. — Похоронить бы надо по-христиански, — сказал дед Матвей и спросил: — У тебя там во фляге-то все? Степан молча протянул ему флягу с остатком болтавшейся на дне водки. — Пей, я не хочу, — сказал он, подгребая в кучу затухавшие, по дергивающиеся серым налетом угли. 1 Год назад начисто отгремели бои. Три раза зеленели и опадали уцелевшие леса и сады с тех пор, как снова ступил на родную землю однорукий Степан Лобов. Три раза вы жигали по весне упорно поднимавшиеся на пепелищах бурьяны. Те, кто уцелел, отыскивали семьи, вдовы свыкались со своей участью, сироты подрастали, учились жить. Понемногу возвращалось на старые пепели ща уцелевшее население Зеленой Поляны. Из западных областей Укра ины и Белоруссии, из Польши и Румынии, из Германии и Франции. Одна девка, черная как смоль, Ленка Перегудова, оказалась каким- то образом, ни мало ни много, в Египте, где чуть не отдала богу душу от жары и где мужиков от баб можно отличить только по бороде, а по одежде — ни-ни, и не думай. Ленку слушали, удивлялись не слишком. Очень уж много было пережито и узнано за эти годы. Многие перестали удивляться, особенно те, кто вернулся из неволи. И мало-помалу начинала налаживаться жизнь. Снова и снова прочесывали минеры землю. Снова и снова находили хитро запрятанные мины-ловушки, казалось, и конца им не будет. И бывало, разлеталась в клочья драгоценная корова, одна-единственная на все село, а нередко и человек, уцелевший в десятках боев, умирал на собственном огороде, наткнувшись на мину. Словно для того и вер нулся. Семьи с мужиками рубили избы, а там , где остались одни бабы, копали яму попросторнее, накатывали на нее посильные бревна. И на чинали дымить землянки. Работали в колхозе, еще больше приходилось работать дома. Самые предприимчивые ездили куда-то на Украину, во зили оттуда лузговые семечки, торговали ими в Осторецке, Орле и Брянске, а то и в Калуге. Привозили вороха денег, за них с большим трудом можно было купить курицу или сапоги. И на третий год продолжали возвращаться жители в Зеленую По ляну. Отсидевший четыре года в немецких концлагерях, дотащился до родного села Пахом Косарь. Сидел на солнышке, грел больную грудь. Отрывая от детишек, бабы приносили жидкую похлебку: крупица кру пицу догоняла: — Ешь, Пахом, ешь, голубчик. Теперь каждый мужик дорог, нельзя умирать, живи. Авось — выживешь. Слушал Пахом, застенчиво улыбался, отворачиваясь, стыдливо сплевывал кровью. Степану Лобову привалило счастье. Нежданно отыскался единст венный сын — десятилетний Егорка. Не думал Степан о такой радости. Сохранила Егорку Марфа-соседка, долго добиралась с Егоркой из да лекой Тюрингии, где навечно осталась жена Степана, Егоркина мать. Слушая, Степан скоблил заскорузлым пальцем щетину на подбородке. Соседка рассказывала утомительно подробно про вздувшийся от брюк
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2