Сибирские огни, 1964, №5

С трех сторон — лес, а с четвертой, на юг, уходили к низкому горизонту пашни. Там далеко, за Острицей, начинались степи, сбегавшие к Дону, и дальше — к Черному морю. Над ними сейчас тучи. Сады облетели, толь­ ко кое-где на самых вершинах полоскались на ветру цепкие желтые ли ­ стья. Осень пришла на землю, если сосчитать, двадцать восьмая в его жизни. Двадцать восьмая. Он поглядел на остро отточенный топор, на плотников, укрывщихся от сырого ветра у стены коровника. Ему захоте­ лось бросить топор и, не оглядываясь на оклики, выбежать на дорогу, остановить первую машину, вскочить в кузов и уехать. Увидеть Юлю, она была нужна ему. Когда-то в дни рождения они всегда поздравляли друг друга. Сколько, например, он ломал себе голову, что подарить, когда Юле исполнилось семнадцать. Он подарил ей фигурку какого-то стран­ ного негритянского божка, купил на барахолке у старика. Впрочем, это они сами решили, что божок негритянский. Хорошо бы сейчас увидеть ее, вспомнить. И потом — его город, его Осторецк, он еще ничего не знает о старых знакомых, о товарищах. Ведь кто-то же уцелел. Он не станет искать встреч с Юлей, но в город поедет. Плевать на запрещение. Жить постоянно они могут запретить, а приехать дня на два, на три... Шалишь. Ему не разрешить проживать в родном городе, только за то, что он попал в засаду? Нелепость! Он не раз потом переживал момент короткой и яростной схватки, своего бессилия. Ночь была, как деготь, сунь руку — не выдернешь. И деревня называлась смешно: З а ­ ячьи Выселки. До сих пор он не поймет, что у них был за свет. Кажется, все-таки прожектор, от удара его луча он сразу ослеп. Или автомобиль­ ная фара. Сколько ему пришлось вынести после за все эти годы. И ему нельзя жить в Осторецке? Впитывая сырость, обрывки Юлиного письма быстро темнели. Подо­ шел председатель, оглядел стены, остатки леса, подсчитал в уме и спро­ сил: — Как, мужики, к морозам, думаете, Кончим? Все подумали. — Кончим-то кончим, — отозвался седобородый приземистый ста­ рик, сильно картавя. — Д а вот к чему этот чертополох? Баб сюда своих сажать будем? В эти хоромы? Пять коров на село, и то одна без хвоста, Феньки-хромой. Степан Лобов ощерился, он недолюбливал въедливого старика, про­ званного на селе «шахом». Никто не знал, откуда прилипла к нему чуд­ ная кличка, колхозный весельчак Петро Шитик говорил, что шах — пер­ сидский король, а деда Силантия прозвали «шахом», мол, за одиннадцать дочек, пока незамужних, хотя старшим уж давно пора. И все они жили у отца. В селе их называли «шахиными» девками, и все они были крикли­ выми и обидчивыми, если обижали одну, все десять поднимались на з а ­ щиту, и тогда можно было подумать, что в селе началась осенняя ярм ар ­ ка. Д а и сам Силантий въедлив, хуже чем клещ, и никто не удивился, когда он сразу накинулся на председателя. — То-то и оно! — сказал он Степану Лобову. — Жди: дадут во што кладут, догонят, еще прибавят. — Фома неверующий! Пятьдесят пять коров дают для колхоза, не­ мецких рябых, скоро пригонят. Еще двадцать коров будем распределять. Партизанским семьям, у кого голова убит, многодетным вдовам фронто­ виков в первую очередь. — Шаху не дадут, у него в партизанах никто не погиб, ни на фрон­ те, — крикнул кто-то. — Молчи, пустобрех! — озлился Силантий. —*• Партизаны... Парти­ зан тоже кто-то рожать должон, они с неба не валятся... У немецких коров молоко синее, жиру в нем полпроцента.