Сибирские огни, 1964, №5
— Ну что, всю ночь столбом будешь? — шепотом спросила Марфа, подходя уже в темноте. — Чего это ты молчишь? Она прикоснулась к его лицу, к рукам, к груди и вдруг тесно при жалась к нему, и он почувствовал ее тепло, почувствовал ее нетерпение, которое она скрывала то за коротким смешком, то за неожиданным, не нужным словом. И он п о н и м а л ее! Наслаждаясь своим открытием, он быстро обнял ее, потянул на себя. И жалко вдруг стало и ее и себя: ему ничего от нее не нужно, он сейчас скажет об этом, только вот слов нет, совсем он не знает, как ей объяснить. — Что ты? — Марфа, я... Она, медля, ждала, он слышал ее тяжелое, частое дыхание в темно те, Марфа резко отодвинулась. —• А может, не хочешь? — спросила она. Он об этом не думал и не успел ответить, жгучая пощечина ошело мила его, не успел опомниться, как за нею — другая, третья, четвертая... «Не хочешь, не хочешь... — частила Марфа сквозь сжатые зубы. — А зачем, дьявол, приходил? Растревожил зазря... Зачем? Зачем?» Он поймал ее руки и сжал их. Внезапно обессилев, она прижалась к его^ груди головой, и он, с непонятно откуда взявшейся силой, поднял ее и закружил по комнате. Она испугалась, притихла. Раньше она не верила тому, что о нем говорили. — Пусти! Пусти! — тихонько попросила она, он не слышал. — Пу сти, ради бога... — Это я! Вернулся! Марфа, какие у тебя мягкие губы. Марфа, это я! Он с размаху посадил ее на кровать, она не знала, что думать, и, поджимая ноги под себя, отодвигалась все дальше к стене. — Марфа, это я! Я! В е р н у л с я ! — сейчас он вкладывал в слова огромный для себя смысл. — Уходи к черту! — не поняла она. — Мне что до тебя! Ты... поду маешь, ты! Он засмеялся — он смеялся, как ребенок. Марфа раньше не слыша ла, чтобы так смеялись. Он бросился к двери, вернулся, жадно и сильно поцеловал ее, она не сопротивлялась. Она встала, прошлепала босыми ногами к столу, нащупала бутыл ку, выпила прямо из горлышка. И еще раз. Когда проснулась, подушка была влажная. Она долго лежала, вспо минала погибшего мужа, вспоминала свадьбу, войну, Германию. Было рано, она чувствовала это по окнам, по особой еще предутренней ти шине. 15 Лето тянулось бездождное, злое. Рожь посохла, едва-едва начав на ливаться; ее скосили на сено. Сохла картошка, грунтовые дороги растре скались, ручьи и пруды высохли, речушки превратились в ручьи, реки обмелели. Во многих местах на Острице обнажилось и взялось трещина ми дно. Катера и небольшие пароходы, ходившие по ней, часто садились на мели, иногда, помогая потом друг другу, по два и по три рядом. Ост рица отступала от старых своих берегов, оставляя налитые водой углуб ления и ямы. Мальчишки вычерпывали из них попавшую в западни ры бу, по вечерам ее жарили во многих селах. Скот, какой был, щеголял, облезшими кострецами, люди ходили чер ные от зноя, с опаленными суховеем лицами. Говорили, что столетние старики не помнят такой жестокой засухи.
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2