Сибирские огни, 1964, №5
Матушка родимая, Работка лошадиная... Только нету хомута, Да ременного кнута! Женщины, тащившие плуг, рассмеялись, и секретарь райкома по нял, что они давно его заметили, и ему стало мучительно стыдно за свою беспомощность. Одна из женщин, русоволосая, Фенька-хромая, с мужицкими пря мыми плечами, разогнулась, смахнула пот с лица и устало спросила: — Чего переживаешь, секлетарь? У нас одно понятие: детей сохра нить. Им жить нужно. А пошто тогда мужья головы сложили? Пошто все кровью полито, если дети перемрут? И секретарь райкома Корчун почувствовал в ее словах горькую правду, и ничего нельзя было возразить этой правде. — Ты бы лучше пособил, — услышал он беззлобный усталый го лос и не мог разобрать, которая из женщин говорила. — Брось свою портфель и давай. Этакий жеребец. Ему показалось, что сказали они все вместе. И все же он еще долго продолжал стоять и смотреть, и тогда женщины по-настоящему вышли из себя, помянули и войну, и власть, и убитых на фронте мужей. Секре тарь райкома „пошел от них, глядя себе под ноги, и потом до вечера проговорил с председателем колхоза, все прикидывая и подсчитывая. Секретарь райкома даже упомянул о тракторе, хотя знал, что будет легче вспахать самому все огороды Зеленой Поляны, чем выполнить свое обещание. И Лобов это понимал. — Ну что ж трактор, — вздохнул он. — Нам обещают один. В кол хозе посевная горит. А на огородах пусть уж кто как. Что тут приду маешь? Степан Лобов сидел на колоде, курил и думал. Еще рано и темно, председатель пока один. Проснулся он чуть за- полночь и больше уснуть не смог. Думал о погибшей жене, о себе, о ни кудышных делах в колхозе. Потом не утерпел, привычно натянул одной рукой брюки и вышел, осторожно, стараясь не разбудить Егорку, при крыл дверь. Многое вспомнил Степан Лобов, сидя на дубовой колоде, прислушиваясь к звукам начинавшегося дня. Медленно светало, еле-еле проступала земля под ногами. В разных концах села слышались голоса, скрип колодезных журавлей, стук топоров. Редко, далеко друг от друга пели одинокие петухи. Раньше, до войны, от петушиной зари звенело в ушах! Степан шевельнул обрубком руки. Пора бросать это дело, какой из него председатель? Д а и беспартийный, пусть уж поставят кого-ни будь потверже, а ему не вытянуть. Степан не заметил, как подошел дед Матвей. — Утро доброе, сосед,— сказал старик, с размаху втыкая топор в колоду. — Здорова, дед. На наряд? — Какой там наряд, еще у Анисьи не окончил. Попросила баба рамы связать, двери навесить. Куда денешься, два с половиной плотни ка на все село. Д ед Матвей стал вроде еще выше, костлявее, с длинными сухими руками. Изо дня в день мастерил он что-нибудь по селу и только затем но возвращался в сырую землянку. Был он отличным плотником, и его разрывали на части. Весной он обкапывал яблони в саду, сажал кар тошку в Огороде. «На прокорм»,— любил говорить он соседям, остав ляя большую часть усадьбы некопаной, в бурьяне. -— Себе избу когда думаешь ставить? Дед Матвей вытащил кисет, покосился.
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2